|
ДPOBOCEK ходил в лес каждый день. Иногда он возвращался голодным, потому что шел дождь, иногда было слишком жарко, иногда слишком холодно. В лесу жил мистик.Он видел, что дровосек стареет, начинает болеть и возвращается голодным, работая тяжело целый день. Он сказал: «Послушай, почему бы тебе не зайти дальше в лес?» Дровосек ответил: «Что меня ждет, там, дальше? Больше деревьев? Без необходимости тащить дрова несколько миль?» Мистик сказал: «Нет. Если ты зайдешь немного дальше, ты обнаружишь медный рудник. Ты можешь принести медь в город и этого хватит на неделю. Тебе не придется каждый день рубить дрова». Человек подумал: «Почему бы не попробовать?» Он зашел дальше и нашел рудник. Он был так счастлив. Он возвратился и упал в ноги к мистику. Мистик сказал: «Не радуйся очень сильно. Тебе нужно зайти еще дальше в лес». «Но, — сказал дровосек, — зачем? Теперь у меня есть еда на семь дней». Мистик сказал: «И все же...» Дровосек сказал: «Я потеряю медный рудник, если я пойду дальше». Мистик ответил: «Ты иди. Ты, конечно, потеряешь медный рудник, но там есть серебряный рудник. И того, что ты принесешь, хватит на три месяца». «Мистик оказался прав с медным рудником, — подумал дровосек. Может быть, он окажется прав и с серебряным рудником». Он пошел дальше и нашел серебряный рудник. Он пришел, танцуя, и сказал: «Как я могу отблагодарить тебя? Моя благодарность безгранична». Мистик сказал: «Но немного подальше есть золотой рудник». Дровосек начал колебаться. Он ведь был бедный человек, а теперь имея серебряный рудник...он никогда и не мечтал об этом. Но раз мистик говорит, кто знает? Может быть, и в этом случае он прав. И он нашел золотой рудник. Теперь достаточно было приходить раз в год. Но мистик сказал: «Пройдет так много времени, только через год ты придешь сюда. Я становлюсь стар, может быть меня не будет здесь, я покину этот мир. Так что я должен сказать тебе, не останавливайся на золотом руднике. Чуть-чуть подальше...» Но дровосек сказал: «Зачем? Какая цель? Ты показываешь мне что-то одно и в тот момент, когда я получаю это, ты говоришь бросить это и идти вперед! Теперь я нашел золотой рудник! « Мистик сказал: «Но совсем недалеко, дальше в лес, есть алмазный рудник». Дровосек шел целый день и он нашел его. Он набрал много бриллиантов и сказал: «Этого хватит на всю жизнь». Мистик сказал: «Может быть, мы больше не встретимся, вот мои последние слова тебе: теперь у тебя хватит на всю жизнь. ИДИ ВОВНУТРЬ! Забудь лес, медный рудник, серебряный рудник, золотой рудник, алмазный рудник. Теперь я открою тебе последнюю тайну, окончательное сокровище внутри тебя. Твои внешние нужды удовлетворены. Садись здесь как сижу я». Бедняк сказал: «Да, я удивлялся...ты знаешь про все это, почему ты продолжаешь сидеть здесь? Вопрос возникал снова и снова. И я только что собирался спросить: Почему ты не соберешь все алмазы, которые лежат там? Только ты знаешь о них. Почему ты продолжаешь сидеть здесь под деревом? Мистик ответил: «Когда я нашел алмазы, мой мастер сказал мне: Теперь садись под деревом и ИДИ ВОВНУТРЬ». ГЛАВА ПЕРВАЯ. ТЫ МОЖЕШЬ ЧТО-НИБУДЬ СКАЗАТЬ? Голос внутри меня кричит: «Я здесь, я здесь», — но я поражена немотой. А потом, глаза. Когда Мастер смотрит в глаза ученика, и Он смотрит, смотрит... Он видит всю историю; все — прошлое, настоящее, будущее. Ученик прозрачен для Мастера, и Он видит нереализовавшегося Будду. Я могла только сидеть и позволить Ему войти, потому что это единственный путь найти бриллиант. Есть страх, что Он может увидеть что-то в подсознании, что я предпочла бы скрыть; но Он смотрит на меня с такой любовью, что я могу только сказать «да». Иногда такой взгляд может не оставить никаких следов в памяти — просто экстатическое чувство, стремительное течение радостной энергии, как будто прорвалась плотина. Это была моя первая встреча с Мистиком, Ошо. Весна 1976, Индия. Почти год назад, я стояла в своей опрятной белой кухне в лондонской квартире и чувствовала, что моя жизнь или то, как я ее живу, подошли к концу. Это было настолько определенным, как чувство в костях в ожидании дождя. И в то же время для этого не было очевидных причин. Друзья спрашивали меня: «Но почему?» Что я могла сказать? Почему лебеди летят на озеро Монсоро в Гималаях каждое лето? Как они узнают путь? Это случилось в то время, когда я имела все, что я хотела. Жизнь была легкой, я была счастлива; у меня были хорошие друзья, замечательный возлюбленный, я занималась в точности той работой, которую хотела делать; и я думала: «Это именно то, что надо, больше я ничего не хочу». Я чувствовала ветер перемен, но я не могла представить себе, что это могут быть за перемены. Я наткнулась на книгу «Тихий Взрыв» Бхагвана Шриаджниша (пятнадцать лет спустя он изменил Свое имя на Ошо), в книжном магазине на Портобелло Роуд. Она пахла благовониями. Я была на гребне волны много лет, и я знала, что колесо повернется, мне хотелось быть готовой. Я поехала в Ибицу с моим другом Лоуренсом. Это был высокий, темный, симпатичный доктор мистицизма, который видел магию везде и был одарен способностью выражать ее, как устной речью, так и фильмами, и писательством. Он только что закончил свою первую книгу «Ритмы Виденья» и погрузился в заслуженный отдых. Прибыв в аэропорт в Ибице, я в первый раз увидела мать Лоуренса, Лидию. Она стояла, подняв обе руки, приветствуя нас, и картина этой первой встречи попрежнему в моей памяти, как будто это было вчера. Лидия для меня духовная мать, наша связь глубокая и древняя. Она жила в духовной группе в Индонезии много лет и также занималась в гурджиевской школе. В ее прекрасном доме, в традиционном для Ибицы стиле, мы все трое сидели около огня с сосновыми поленьями и обсуждали «Тихий Взрыв». Я спрашивала ее совета, безопасно ли это, и она ответила утвердительно, сказав, что я должна попробовать техники медитации. Единственное сомнение по поводу книги у меня было в том, что на обороте книги была биографическая справка, что Ражниш во время своей последней инкарнации, семьсот лет назад, жил в Тибете. Это звучало слишком фантастично, чтобы быть правдой, но я помню как Лоуренс поднял брови, когда я сказала: «В любом случае я не ожидаю найти совершенного духовного мастера, потому что как он может быть, совершенным в моих глазах, когда я даже не знаю чего я ищу». Каждый, кто бывал на Ибице, знает, что этот остров вызывает сильные чувства. В любом случае я приехала в отпуск и не интересовалась странными опытами, я была счастлива, работая целый день в саду Лидии. Я чувствовала очень хорошо, ощущая связь с землей, и не интересовалась прогулками на пляж или посещением обычных туристских мест. Именно здесь у меня был первый опыт медитации, опыт бытия в моменте. Это произошло по необходимости. Лоуренс и я были на пикнике с несколькими друзьями. Я отошла в сторону от группы, чтобы набрать немного цветов для Лидии. Она чувствовала себя не очень хорошо и поэтому не пошла с нами. Я наткнулась на рощу пышных растений с меня ростом, на которых росли розовые и белые цветы. Когда я подошла, чтобы собрать их, я обнаружила, что сорвать их не так-то легко и я должна очень неуклюже рвать ветки, ломая весь куст. Я посмотрела на разрушения, причиной которых я была, и увидела, что ветка, которую я разодрала сверху донизу, сочится беловатым соком. Я почувствовала себя плохо, это было похоже на кровотечение. Я сказала растению: «Раз уж я так разодрала тебя, я залижу твою рану, чтобы тебе стало лучше.» Я лизнула языком сок, сочащийся из ветки, и вернулась к месту пикника со своими цветами. Мой язык и небо онемели, как будто мне сделали укол новокаина у дантиста. Когда я подошла к своим друзьям, которые сидели на земле, одна женщина вскочила и сказала: «Немедленно выброси эти цветы и вымой руки — они смертельно ядовиты». Белый сок был внутри меня. Я поняла, что если я скажу этим людям, о том, что я сделала, они сойдут с ума. А если они начнут так волноваться, я тоже потеряю голову и заболею. «Все равно здесь нет госпиталя, —доказывала я самой себе. — Так что, что можно сделать? Лучше я приму этот 'яд' в свое тело, и пусть он станет частью меня». И я не сказала никому из своих друзей, о том, что я сделала. Путь назад, к дому, был очень длинным, и в машине я была очень молчалива. Мои друзья рассказывали истории о людях, которые умерли от этих отравленных цветов. Одна семья, состоящая из родителей и двух детей, умерла всего пару месяцев назад, потому что у них была жаровня, и они использовали ветки этого растения для приготовления еды. В машине было много народу, и было жарко; я сидела на колене у Лоуренса. Я нагнула голову и высунулась из окна, я чувствовала онемение в горле, и я сказала себе, что все будет в порядке, если я смогу принять яд и расслабиться. Я заключила сделку с цветами, что их яд будет спать во мне и не причинит мне вреда, до тех пор пока однажды я не отравлю себя сама. Я не знаю, что я имела в виду под этим, но это то, что говорил мой ум. Мы доехали до дома Лидии, был ранний вечер и я и сейчас вижу лучи заходящего солнца на цветущем миндальном дереве. Мы приготовили ужин. Мы съели ужин. Я не произнесла не слова. Я была перенесена в здесь и сейчас, потому что каждое мгновение могло быть последним. Я чувствовала легкое подташнивание и была очень высоко. Все, что я делала, имело очень большое значение и интенсивность. Я осознавала все вокруг меня, как никогда раньше, и я осознавала себя: мое тело, каждый удар сердца, каждое движение. У меня было чувство, что лучше двигаться, и я сделала мокрую уборку кухни. Лидия и Лоуренс звали меня, чтобы я села с ними, какого черта я все время убираю кухню. Я чувствовала себя очень спокойной. Я не думала много о чем бы то ни было. Я легла спать в ту ночь, и мне было интересно, проснусь ли я. Я и сейчас вижу комнату, такую, какую я увидела, бросив на нее последний взгляд в ту ночь, — это стало незабываемым впечатлением. Так или иначе я проснулась и была совершенно здорова. Позже я посмотрела об этих цветах в энциклопедии, там было написано: «Олеандр: «...и имеет ядовитый сок похожий на молоко. Наиболее известен обычный олеандр, часто называемый розебеем, обитатель Средиземноморья, распространенный в виде характерного высокого кустарника, он хорошо описан у Плиния, который упоминает его, похожие на розы, цветы и ядовитые качества». Но дело не в этом. У меня был первый опыт того, что ощущаешь живя в моменте, когда ты осознаешь и сознательна каждый момент. Я ступила одной ногой на Путь. В другом случае я была на коктейле вместе с Лоуренсом и Лидией. Гости были сборищем богатых, титулованных и достаточно чопорных людей. Наш друг, который был хозяином дома, был в восторге, от того, что он смог собрать интересных людей, и я думаю, что именно так мы были приглашены, потому что мы были «эксцентричным окаймлением» по сравнению с остальными гостями. Во время вечера, снаружи, на узкой улице, собака должно быть попала под машину. Она пронзительно кричала, и этот крик наполнял дом, в котором были открыты окна, и террасу, на которой титулованные гости отпивали маленькими глотками из своих стаканов, чинно занимаясь вежливым разговором. Я, поймите меня правильно, никогда не делала нигде сцен. Я, в конце концов, англичанка и принадлежу к «тихому типу» личности. Вой и крики собаки затронули меня так глубоко, что я начала выть в унисон с ней. У меня не было мыслей: «Это не подобает леди, это социально недопустимо, люди подумают, что я сошла с ума», — это просто случилось! Я на самом деле упала на пол, воя как собака. Я полностью потеряла себя в боли животного. Когда я открыла глаза, последний гость исчезал за дверью. Комната была пуста за исключением Лоуренса, Лидии, меня и нашего хозяина. Даже Лидия, которая сама достаточно не связана условностями, выглядела смущенной и обеспокоенной, когда она опустилась на колени рядом со мной и спросила: «С тобой все в порядке, дорогая?» Я не чувствовала себя лучше никогда в жизни. Что-то освободилось внутри, и я чувствовала себя великолепно. Наш хозяин тоже был счастлив. Я думаю, что он скорее был доволен, что его вечер стал темой огромного количества сплетен. Да, у меня был отпуск по полной программе! В следующие несколько недель я видела лица без телесной оболочки, о которых никто кроме меня, не имел понятия, и я один раз слышала поющие голоса. Я решила, что как только я приеду обратно в Лондон, я пойду в Медитационный Центр Раджниша и начну медитировать, потому что что-то определенно распутывается в моей жизни. Я никогда не была ни в какой религиозной группе, ни с каким учителем. Я читала иногда ту или другую книгу о Дзене, Кришнамурти, но я никогда не чувствовала себя искателем. Что значит быть и искателем? Для меня, это когда ты знаешь, что есть нечто большее, чем ты испытываешь. Часть тебя жива, и ты знаешь это, но ты не полностью в контакте с ней. Ты знаешь, что жизнь, которую ты ведешь, это не все, ты знаешь, что есть что-то большее. Ты знаешь, что есть что-то, что надо найти, и тогда ты начинаешь искать, Какая-то часть во мне зашевелилась, как будто поворачиваясь во сне. Может быть, я слышала отдаленный зов древнего видящего. Я поняла то, что говорил Ошо, что хотя мы думаем, что мы нашли его, это не так. «Я звал вас», — говорил Он. Я знала, что я не вижу все так, как оно есть на самом деле. Я вспоминаю, что когда я покидала мой дом в Корнуоле, чтобы уехать в Индию, я пришла сказать «до свидания» утесам и маленькой бухточке, у которой я провела так много времени в детстве. Я посмотрела на утесы и скалы, я сказала им: «Я не вернусь к вам до тех пор, пока я не смогу действительно видеть вас», — я знала, я пока не могла действительно видеть их. Первый раз, когда я пришла в медитационный центр, я опоздала, и медитация только что кончилась. Центр был в подвале дома на Белл стрит в Лондоне. Снаружи был овощной рынок, и улицы были переполнены. Внутри, когда я вошла, был длинный выкрашенный белой краской туннель пять футов высотой. По обеим сторонам были подушки. Это была «гостиная», где санньясины, когда это случалось, могли встретиться, выпить чаю и посплетничать. Я вошла в длинный белый туннель и встретила медитирующих, которые двигались в противоположном направлении. Это были мужчины и женщины; они все были обнаженные, и их тела были покрыты потом! «Это не медитация», — сказала я себе. Я посмотрела вокруг и увидела, что стены были покрыты фотографиями человека, который, как я предполагала, был Ошо. Так много фотографий, и люди сидят у его ног! «За кого они его принимают? — спрашивала я себя, — за кинозвезду или еще за кого! « Ясно, что это было место не для меня, и я, рассердившись, устремилась к выходу и топала пешком всю дорогу домой. Я была слишком накалена, я даже не села в автобус или кэб, а путь был длинный. В ту ночь мне снилось, что я очень тяжело работаю. Это было скорее сном чувств, а не визуальным сном. Во сне я работала строго определенным образом, и в конце двух лет работы мне подарили подарок. Подарок подарил мне друг, которого я знала и любила много лет, он только что принял санньясу, и его имя сменилось на Риши. Я протянула руки, чтобы принять подарок, но мои руки были пусты. Голос откуда-то сказал: «Ну, я не очень высокого мнения об этом! Ты работала за это два года и ты даже не понимаешь, что ты получила. Ты даже не видишь его! « Но это меня не заботило. Я знала, что я буду работать еще два года и еще два года. Одновременно я чувствовала напор ветра позади себя, я взглянула на горизонт, и я могла видеть бесконечно далеко в пространстве. Это было такое сильное впечатление, что я проснулась и сказала себе, что причиной сна был медитационный центр, и я должна вернуться. Я возвратилась на следующий день и начала делать Динамическую медитацию, и Динамическая медитация изменила мою жизнь. Все делали ее обнаженными и скоро я поняла, что в этом не было ничего сексуального. Я не чувствовала, что кто-то вообще интересуется моим телом, совсем наоборот, у нас у всех были на глазах повязки. Первая стадия — это хаотическое дыхание, при этом фоном идет музыка, вторая стадия — это катарсис, чтобы освободить подавленные эмоции. Я думала, что у меня нет подавленных эмоций, у меня нет причин кричать и я легко танцевала в этой стадии. Через несколько дней во время медитации я была удивлена, когда обнаружила, во время стадии катарсиса, себя, стоящей как амазонка на холме, и крик, вырывавшийся у меня, был таким громким, таким первобытным, что он наполнял всю вселенную. Я кричала в темноте, и это было выражением агонии и боли всего прошлого человечества. Но я чувствовала себя не связанной с ним и отделенной, как будто я наблюдала и слышала крик исходящий от кого-то другого. Катарсис — это очистительный процесс перед тем как случается медитация. Я знала, что я не могу сидеть молча и позволить медитации случиться, потому что мой ум был слишком занят. В этой точке моей жизни я действительно думаю, я была моим умом. Не было разделения между потоком мыслей, который постоянно мчался в моей голове, и моим существом. У меня не было чувства сознания, Я знала только мои мысли. Но после этого опыта я начала понимать, что есть гораздо больше «меня», чем я думаю. Несколькими днями позже во время стадии катарсиса у меня было другое переживание: я чувствовала, что мое тело не «мое». Мое тело согнулось и стало как у горбуна. Мое лицо изменилось, но мой рот оставался открытым, мои глаза странным образом смотрели в стороны. Вся моя левая половина как будто закостенела, и из моего рта вырывались странные звуки, как будто я не умела говорить. Я скорчилась в углу и у меня было чувство, что меня не понимают, но самым сильным было чувство любви. Чувство любви окружало это «существо», которое было моим телом. Я чувствовала себя мужчиной, и этот изуродованный мужчина был полон огромной любви, полон такой мягкости, свежести, что это был прекрасный и очень тронувший меня опыт. Мне не нужны были никакие объяснения, так как снова я чувствовала себя отделенной; как будто я наблюдала, и у меня не было страха, потому что каким-то странным образом это чувствовалось естественным. Однако я не упоминала об этом никому и поделилась только годы спустя, так как боялась, что меня сочтут сумасшедшей. Третья стадия заключается в том, что вы прыгаете, руки подняты в воздух, и вы кричите: «Ху! Ху в течение десяти минут, потом раздается крик «СТОП», и вы останавливаетесь в точности в том положении, в котором вы находитесь. В этой четвертой стадии медитация происходит сама по себе. Ничего не нужно делать. В последней стадии вы танцуете, празднуя, и это тоже случается само. Я делала Динамическую каждый вечер в течение шести месяцев. Но я была поймана уже после нескольких первых раз. Я выходила из медитационного центра в полном блаженстве как будто я была под действием какого-то наркотика. Белл стрит одна из самых ужасных частей Лондона. Она находится в сроне от Харроу роуд и на пути посадки самолетов. Постоянно движение грузовиков и тяжелых машин. Это недалеко от Паддингтонской станции железной дороги и здания из красного кирпича, расположенные здесь, старые и уродливые. Я выходила в этот мрачный хаос уличного движения и серого цвета и говорила: «Это все так прекрасно». В то же время это было первый раз в моей жизни, когда я куда-то приходила вовремя. Каждый день, проезжая через Паддингтон, ровно в шесть часов, я говорила себе: «Что со мной случилось, я должно быть сошла с ума. Что происходит со мной? Я никогда не приходила вовремя в своей жизни, ни в школу, ни на работу, ни на свидания». Санньяса в те дни состояла из трех маленьких соглашений. Одно — это было носить малу, которая представляет собой ожерелье из 108 деревянных бусин с пластиковым медальоном, в котором находится фотография Ошо. Малы (без медальона) носили в Индии традиционные санньясины в течение тысяч лет. Все время также надо было носить оранжевую одежду, и давалось новое имя на санскрите, которое заменяло старое и было свободно от ассоциаций, связанных с ним. Я была в шоке, когда я увидела в Индии своих первых «традиционных санньясинов». Они были одеты в точности как я: в оранжевое и малу, и я могла понять, каким ударом для них было видеть западного человека (особенно женщину) , одетого как один из их «святых». Традиционный санньясин отверг мир, и, обычно, это был старый человек, конечно, это не могла быть женщина, и его никогда нельзя было увидеть с женщиной. Мы не носим больше этот цвет или малу сейчас (когда я пишу эту книгу!). Видимо, «работа» сделана. Ко мне одеваться в оранжевое пришло естественно; я даже не осознала, что это одно из «правил». Мала стала необходимостью, без нее я все время чувствовала, как будто я что-то потеряла. Это начало происходить вскоре после того, как я начала медитировать. Я задыхалась и хваталась руками за грудь, как будто я потеряла ожерелье. Это становилось уже неудобным, так как это происходило в любом месте и в любое время. В конце концов я подумала: «Черт, я должна добыть одно из этих ожерелий». Санньясины, которых я встречала в центре, не привлекали меня как личности. Например, я никогда раньше не встречала женщину, которая не была бы накрашена, а здесь были эти женщины с бледными лицами, с мягкой белой кожей и длинными бесформенными прическами. И мужчины выглядели очень женственными для меня. Они не были похожи на людей, которых я хотела бы привести домой и представить любому из моих друзей. Однако они привлекали меня, я не понимала чем, и я проводила все больше и больше времени в медитационном центре и ходила все меньше и меньше на вечеринки с моими друзьями. Была одна женщина, которую я видела каждый вечер в круглом белом туннеле, она сидела и вязала разноцветный шарф с национальным орнаментом. Она не была санньясинкой, и я узнала, что за ее очень привлекательным лицом и увлечением афганской одеждой и тибетскими ботинками скрывается очень преуспевающая деловая женщина и адвокат. Ее имя было Сью Апплтон, вскоре оно заменится на Анандо. Я даже в малейшей степени не подозревала, что наши жизни переплетутся также многоцветно, как нити в ее национальном орнаменте. Я встретила другую женщину, которую звали Сьюзан, вскоре ее имя заменилось на Савиту. Она занималась счетами, и ее простой, домашний вид хорошо маскировал ее, потому что именно она сыграла основную роль в разрушении многих жизней. Ее талант к цифрам даст ей доступ к миллионам долларов и сделает ее преступницей. Мы делали группу вместе в сельском доме в Суффолке. Во время группы у нас не было контактов, но в самом конце, в темноте, нам сказали, чтобы мы сняли свою одежду и положили ее в угол комнаты. Затем нам нужно было взять что-то из кучи одежды и надеть на себя. Когда зажегся свет, на ней была моя одежда, а на мне ее. Мы настороженно взглянули друг на друга, и я чувствовала себя странно: как будто против своей воли, в результате церемонии мы стали братьями по крови. Связь, которой мне не пришлось гордиться. Для меня случилось так, что медитации не только приносили мне огромную радость, но я постепенно начала осознавать, что то, что я знала, теряет свое значение для меня. В то время как раньше походы в ночные клубы или на вечера с друзьями заставляли меня трепетать от волнения, сейчас я замечала, что все эти лица, для которых я одевалась, были пустыми и мертвыми. Даже богатейшие люди выглядели как будто у них ничего нет. Мои друзья-интеллектуалы затевали огромную дискуссию, при этом они неопределенно смотрели через плечо человека, с которым разговаривали. Однажды, разговаривая с одним другом на открытии одной из его картинных галерей, я заметила, что хотя он разговаривает, он не здесь! Никого не было дома за его глазами! Он даже не заметил, когда я прекратила говорить и уставилась на него в удивлении. Все выглядело фальшивым. Я исписывала страницы и страницы, спрашивая Ошо: «Почему нет ничего настоящего?» К счастью, у меня хватило ума не посылать большинство своих писем. Это было начало, дни, когда все было очень взбаламученно, потому что когда я впервые начала смотреть на свою жизнь и людей вокруг меня, это было тяжело. Я действительно видела некоторые вещи, которые пугали. Так что во время этих первых месяцев занятий медитацией, очень многое открылось. Очень многое я увидела впервые. Динамическая медитация пробуждает жизненную энергию и дает свежесть и ясность глазам ищущего. Я работала секретарем два дня в неделю у нескольких фотографов мод и их друга художника, который всегда одевался в голубое, и жил со своей облаченной в голубое женой, и одетым в голубое ребенком, в голубом доме, с голубыми коврами, голубой мебелью и голубыми картинами на голубых стенах. Когда я начала носить только оранжевую одежду, он подумал, что я сошла с ума! Он позвонил фотографам и они начали обсуждать меня, они волновались, что я сойду с ума, потому что я медитирую. Они сказали мне, что из всех людей, которых они знают, мне не надо медитировать. «Ты выглядишь всегда такой счастливой и расслабленной», — говорили они. Двое других друзей отозвали меня в сторонку и с серьезными лицами спросили меня, принимаю ли я сильные наркотики. «Нет, я медитирую», — ответила я. Я работала у одного актера раз в неделю, он говорил, что я его личный ассистент. То, что я на самом деле делала, заключалось в том, что я слушала, когда он говорил. Он был очень привлекательный, богатый молодой человек и все же он периодически напивался и крушил всю мебель и окна в своем доме, разбивая себе голые руки в кровь. Он говорил, что я «трачу свою жизнь, медитируя», и что он у не будет никак помогать мне финансово, несмотря на то, что он может себе это позволить. Мне нужно было встретить человека, который изобрел эту медитацию и изменил мою жизнь так сильно, что я не могла подождать даже один день перед тем как принять санньясу. Я приняла санньясу в Лондоне, от Шьяма Сингха, мятежного ученика; это был человек-тигр с горящими желто-зелеными глазами. Человек с огромной харизмой и мудростью, он очень помог мне, но потом наши пути разошлись. Он передал мне лист бумаги, на котором рукой Ошо было написано имя — Ма Четана. Я написала мое первое письмо к Ошо (обращаясь к нему как к Господину Полной луны, что и является значением слова Раджниш), и я писала, что я слышала, что он говорил о «Пути», но я настолько растеряна, что я не могу даже найти свои ноги, чтобы встать на путь. Его ответ был: «Приезжай, да просто приезжай с ногами или без ног». Так романтично и с самого начала он подмигнул, чувство юмора. Я определила для себя дату, когда я должна уехать в Индию. У меня не было денег, но когда дата наступит, я была готова уехать с билетом или без билета. Я упаковала все как будто я никогда не вернусь. Я отдала своих двух кошек эксцентричной старушке, живущей в деревне, у которой было примерно две сотни кошек. Для моих она приготовила специальное место в своем саду. Я привезла мою собаку к своим родителям в Корнуэле. Они очень легко восприняли мой «новый каприз, который продлится недолго», и моя мама даже сопровождала меня рано утром на пляж, где я делала динамическую. Взяв меня с собой, когда она пошла за покупками, она говорила соседям и владельцам магазинов: «Наша Сандра теперь медитирует». Но через несколько дней она начала беспокоиться, что медитировать каждый день — это слишком часто, и она предрекла, что я: «либо сойду с ума, либо окончу свои дни в монастыре». Огромной красотой моей матери была ее простота и невинность. А моего отца было его чувство юмора. Я попрощалась со своей бабушкой, моим братом и моей сестрой. Я плакала, когда я прощалась со своими родителями и прилипла к окну, когда поезд проходил мимо причудливого старого вокзала на холме в Лискерде. Я думала, что я уезжаю навсегда, и никого больше не увижу. Лоуренс проводил меня в лондонский аэропорт, чтобы увидеть начало моего путешествия вовнутрь, так как сам он собирался начать путешествие во внешнем мире: из Голливуда к диким примитивным племенам в Новой Гвинее. Мы не знали, когда мы встретимся снова, и сквозь слезы, я спросила его: «К
|
|
ГЛАВА ВТОРАЯ. СВЕТЯЩАЯСЯ ТЕМНОТА ПОСЛЕ МОЕЙ ПЕРВОЙ НОЧИ в индийском отеле в Пуне я решила отказаться от поисков истины. Отель казался снаружи хорошим, и я прибыла в него усталая и потрясенная своими первыми впечатлениями от индийского аэропорта и вокзала. Вокзал выглядел как лагерь беженцев, целые семьи спали на грудах узлов, прямо посреди платформы, а пассажиры торопливо пробегали около них или прямо через них. Калеки, голодные тянули меня за одежду, просили подаяния и смотрели, как будто они хотели съесть меня. Носильщики и шоферы такси орали, даже пускали в ход кулаки, разбивая друг другу физиономии, чуть ли не душили друг друга, чтобы заполучить клиента. И сотни человек, везде. Взрыв народонаселения! На стене в моей комнате в отеле сидело самое отталкивающее существо, которое я когда-либо видела, со спиной, покрытой панцирем. Это был таракан около восьми сантиметров длиной, и он полетел на меня. Он действительно полетел, и я закричала так громко, что со всех сторон прибежали люди. Я до сих пор помню недоверчивое выражение на лице мужчины, когда он увидел, что я подняла такой шум из-за таракана. Повернув кран в ванной комнате, я была удивлена, когда вода прошла через раковину и образовала лужу у моих ног. Водопровод никогда не был закончен, и не было трубы, соединяющей раковину с канализацией. Я пошла к портье и попыталась объяснить, что произошло; потом я привела менеджера в свою ванну и показала ему раковину без дна. Но он не мог понять в чем проблема и в любом случае у него не было другой свободной комнаты. Кровать представляла собой металлическую раму, которая была когда-то покрашена в голубой цвет, с пружинами, которые почти проникали через тонкий матрас, и сверху лежали две истертые простыни, которые не менялись уже долгое время. Но самым ужасным была свастика, нарисованная кровью на стене. Это было, как я думала, какая-то черная магия. Я не знала, что свастика родилась в Индии и является символом хорошей судьбы. Это Гитлер поменял направления креста и, не зная, превратил свастику в символ зла. И она была нарисована не кровью, а травой, которая становится, если ее пожевать, красного цвета. У нее такое же действие как у табака, она очень популярна, и везде можно увидеть плевки от нее. Была поздняя ночь, я не хотела выходить в сумасшествие улицы, так что я сидела полностью одетая всю ночь на кровати, потому что я не решалась ложиться на нее, и плакала. Проснувшись в скомканной груде на постели от очень громкого радио, играющего музыку из индийского кинофильма, и криков людей, я решила немного времени провести где-нибудь, где есть солнце, и возвращаться в Лондон. У меня было несколько книг, которые я должна была привезти в ашрам, для библиотеки Ошо, так что я взяла рикшу до ашрама и оттуда собиралась уехать на побережье. Я только успела высунуть одну ногу, выходя из рикши, как я увидела Риши. Это был человек из моего сна, который подарил мне «подарок», за который я билась два года. Он привел меня к себе в дом, нашел для меня постель и там я пробыла одну неделю. Тогда я стала готова. Я начала посещать дискурсы на хинди. Ошо в то время давал дискурсы каждое утро, один месяц на хинди, другой на английском. Это был месяц лекций на хинди. Сначала я не смогла увидеть красоту и грацию Ошо, но я определенно чувствовала что-то. Мастер находится на таком уровне сознания, что обычному человеческому существу трудно сначала его понимать. Только скрытая, мистическая часть человека, та, которая может чувствовать волшебство в жизни, как-то находит путь к Мастеру и может узнать его. Сидеть и слушать язык, который человек не понимает, сидя на мраморном полу два часа, кажется, что это для тронувшихся. Но аудитория Чжуань-Цзи с очень высокой крышей, поддерживаемой колоннами и открытая со всех сторон в сад, такой роскошный и экзотический, она была очень специальным местом. Голос Ошо, когда он говорил на хинди, был самой прекрасной музыкой, которую я когда-либо слышала. Я никогда не пропускала лекции на хинди, я даже предпочитала их лекциям на английском. Во время муссонов, в сезон дождей, было очень мало людей (иногда не больше сотни), и дождь барабанил по окружающим джунглям. Было очень легко соскользнуть в медитацию, даже не понимая этого. Дискурс заканчивался через два часа словами на хинди: «Аж Итна Ии», —на сегодня достаточно, и я думала: «0,нет! Я ведь только что села». Я сидела и чувствовала так много энергии, я была везде в аудитории, как дикий жеребец галопируя, голова закинута назад, грива развевается; к тому времени, когда я успокаивалась и сидела тихо, дискурс заканчивался. Ошо всегда понижал тон своего голоса в конце дискурса, так что слушатель мягко пересекал границу забвения. Время теряло всякое значение, когда вы сидели с Ошо; два часа могли быть двумя минутами. Я чувствовала себя очень живой. Я чувствовала, как будто Ошо давал мне жизнь. Я была и раньше живой, в теле; я наслаждалась собой, но теперь я чувствовала качественную разницу. Первые несколько дней, когда я посещала дискурсы, со мной происходила странная вещь: я покидала аудиторию, бежала прямо в туалет и там меня начинало рвать. Остальную часть дня я чувствовала себя совершенно нормально, но на следующее утро то же самое повторялось снова. Я ничего не могла сделать. Я не хотела прекратить посещать лекции, потому что я наслаждалась ими и я, конечно, не могла написать Ошо: «Возлюбленный Мастер, после твоих дискурсов меня тошнит». Так что я продолжала каждое утро ходить, и потом меня рвало. После того, как это прекратилось, начались слезы. Каждое утро я выбегала из аудитории, добегала до кустов в уединенном месте сада ашрама, заползала под них и выла, выплакивая мои глаза. Иногда я ревела и рыдала до самого обеда. Это продолжалось несколько месяцев. Я никогда не понимала, почему я плачу. Я не чувствовала печаль, скорее это было переполняющее благоговение. У тела, конечно, могут быть сильные реакции на медитацию в самом начале. Когда мы заболевали какой-нибудь болезнью во время интенсивных медитационных лагерей или групп, нам советовали подождать пять дней перед тем как идти к врачу. Эти болезни обычно прекращались без лекарств, потому что они в основном были порождением ума. Становилось ясно, что ум и тело имели внутреннюю связь в том смысле, что если ее понять, это позволяло избегать многих болезней. И когда проходил месяц, границей служило изменение дискурсов с хинди, на английский, я изумлялась, что я все еще в Пуне с Ошо. Несмотря на то, что я приехала «навсегда», я совершенно не представляла себе как это будет происходить. Риши воспринимал свой духовный путь в то время вполне серьезно. Он соблюдал целибат и ел только коричневый рис. Так что после первой недели заботы обо мне, он попросил меня найти себе собственное место для жилья. Когда я стала санньясинкой, я увидела, что мужчины санньясины слишком мягкие и женоподобные. Я думала: «Ну, хорошо, очевидно моя любовная жизнь закончится, если я буду продолжать этот путь». Но это меня не заботило. В двадцать девять, я чувствовала, что сделала достаточно. Однако, войдя однажды утром в «Кафе Восторг», чтобы выпить сок сахарного тростника, я встретила высокого, худого, белокурого англичанина по имени Прабудда и «влюбилась». Мы жили в одном отеле и через неделю решили, что мы можем жить в одной комнате, что было дешевле. Этот отель не был таким ужасным как первый, в котором я остановилась, но здесь тоже не обходилось без тараканов, воняющих уборных и криков по ночам. Это было самое жаркое время года, и электричество постоянно выключалось, но я никогда в своей жизни не была счастливее. Каждый вечер Ошо встречался на веранде своего дома, которая выходила в сад, с пятнадцатью-двадцатью санньясинами. Это называлось даршан (в буквальном переводе видеть). В этой атмосфере близости он встречал новых людей, и помогал каждому, у кого были проблемы с медитацией, или, как это часто случалось с людьми с Запада, проблемы в отношениях. Я сидела рядом с Лакшми, маленькой индийской женщиной, которая была секретарем Ошо, когда назвали мое имя. Я не могу вспомнить, как он вошел, так как я была так переполнена воздействием его энергии, которая окружала меня как прохладная дымка, которая заставляла плыть мою голову. В его глазах был другой свет, его жесты имели изящество, которое отличало их от всего, что я видела раньше, у него была сильная мягкость, которую я не осознавала, когда сидела на дискурсах. Когда я села перед ним, не в силах говорить, я почувствовала свет у себя на лбу, и он дал мне медитационную технику, которую я должна была делать каждый вечер; он сказал, чтобы я пришла через две недели, чтобы сообщить о результатах. Он сказал, что многое должно всплыть. Я наблюдала, считая, что что-то действительно драматическое и «духовное» случится со мной, но я обнаружила, что «всплыло» только счастье. Я сообщила Ошо, и он сказал: «Придет еще больше счастья, потому что если ты однажды открылась для счастья, этому нет конца, Это продолжает расти. Если ты однажды открылась для несчастья, оно продолжает расти. Это просто поворот внутри тебя, настройка внутри тебя... как если бы ты настроила радио на определенную длину волны, и оно поймало определенную станцию». «Точно также, если ты стараешься настроить себя на счастье, ты сможешь воспринимать все счастье, которое доступно в мире. А оно огромно; никто не может его исчерпать. Оно океаническое... оно продолжается, продолжается и продолжается. У него нет ни начала, ни конца. И тоже самое с несчастьем; оно тоже бесконечно». Он сказал, что если ты однажды узнал, как повернуть свое лицо к счастью, это становится все глубже и глубже, до тех пор, когда приходит момент, когда ты забываешь, что несчастье существует. У меня был сон, как будто я падаю, и, когда я мчалась вниз, вниз, руки протянулись и поймали меня, и это был Ошо. У меня была своя собственная идея, что может быть с медитацией происходит чтото похожее на медовый месяц, потому что когда я впервые встретила Ошо, случилось много странных переживаний, Я думаю, это потому, что я ничего не ожидала, так что у меня была определенная невинность относительно эзотерики. И сидя на дискурсе однажды утром, не впереди, но достаточно близко, чтобы у меня произошел с Ошо контакт глазами, я почувствовала волну энергии, как будто атомный гриб двигался вверх внутри меня и взорвался в области груди. В течение нескольких следующих лет мой «сердечный центр» был областью, где происходило больше всего событий. Когда я впервые услышала, как Ошо говорит об осознавании, я не поняла. Во время моих нескольких первых попыток осознавания, я обнаружила, что когда бы я ни пыталась осознавать, мое дыхание прекращалось. Я не могла дышать и одновременно осознавать. Я должно быть слишком сильно пыталась и была слишком напряжена. Я начала понимать, что Ошо говорил об обусловленности и о том, что ум — это компьютер, запрограммированный родителями, учителями, телевидением и, в моем случае, поп-песнями. Я никогда не думала об этом раньше, но было многое, что я начала замечать относительно себя: мои реакции на ситуации, мои суждения. Когда я останавливалась, чтобы проверить, я вспоминала, что так меня учил мой учитель... моя бабушка думала так... это то, во что верил мой отец. «Где же я во всем этом?»спрашивала я себя. Медитация случалась для меня естественно, просто когда я сидела на дискурсе и слушала звук голоса Ошо и паузы между словами. Я сидела и слушала ритм и таким образом скорее медитация приходила ко мне, чем я старалась сделать что-то для этого. Дискурсы стали так важны для меня, что я просыпалась несколько раз в течение ночи и вскакивала с постели, готовая бежать. После того, как мои эмоциональные всплески плача в кустах поуспокоились, дискурсы стали важным и питательным началом моего дня. Я начала замечать насколько Ошо отличается от всех, кого я видела, и иногда я просто, не отрывая взгляд, весь дискурс смотрела на его руки. Каждое движение было поэтическим и изящным, и все же у него была жизненность и сила, которую излучает огромная мощь. Его манера говорить соблазняла, но соблазняла нас медитировать, идти по духовной тропе. Его руки были протянуты к нам, он манил, как будто мы были детьми, делающими первые шаги, он успокаивал нас и продолжал звать нас вперед. Он смеялся вместе с нами, говорил, что не надо быть серьезными, что серьезность — это болезнь, а жизнь полна игры. Когда он смотрел на нас, мы сразу же чувствовали, что он принимает нас, доверяет нам и любит нас так, как мы не чувствовали никогда раньше. Я употребляю слово «нас», потому что он был одинаков со всеми. Он любил каждого одинаково, как будто он сама любовь. Его сострадание было чем-то таким, чего я не испытывала никогда раньше. Я никогда не встречала никого, кто говорил бы правду о ситуации, рискуя своей собственной популярностью, чтобы помочь другим. Я послала письмо Ошо, в котором описала мой сон. Я считала, что это красивый, цветной сон и хотела, чтобы Ошо увидел его. Я получила ответ: «Сны — это сны, без всякого значения». Я была в ярости. В конце концов, разве не из-за важного сна я вообще приехала сюда? Я вела дневник снов много лет и считала, что значение снов очень важно. Я написала вопрос для дискурса, спрашивая: «Почему ты сказал, что сны не имеют значения?» Часть ответа я привожу здесь: «Я не только говорю, что сны — это сны; я говорю, что все, что ты видишь, когда считаешь, что ты бодрствуешь, это тоже сон. Сны, которые ты видишь с закрытыми глазами, когда спишь, и сны, которые ты видишь с открытыми глазами в так называемом бодрствующем состоянии, — и те и другие сны, и те и другие не имеют значения... «Мулла Насреддин гулял по городу однажды вечером и неожиданно наткнулся на кучу коровьего дерьма на дороге. Он немного нагнулся и внимательно посмотрел на нее. «Выглядит похоже», — сказал он самому себе. Он нагнулся пониже и понюхал: «Пахнет похоже». Он осторожно сунул свой палец и попробовал на вкус: «И на вкус похоже. Я рад, что я не наступил в него! « «Остерегайтесь анализа», — говорил Ошо. Я была действительно обижена, как он осмелился сказать, что моя жизнь бессмысленна; тогда, конечно, какое значение могут иметь сны? Почему он не может сказать что-нибудь хорошее, я же не прошу его вызывать эти сны! Но хотя я чувствовала, что я немного опалена огнем, у меня было достаточно понимания, чтобы увидеть, что я еще не сонастроена с бытием, так, как он об этом говорил. Я не чувствовала себя такой реализовавшейся и такой блаженной как он, так что может быть я дурачу себя, говоря, что моя жизнь имеет значение. Мне достаточно было взглянуть на него, и я видела, что есть другая реальность, гораздо более глубокое измерение, что-то, что я могла видеть в нем, но не знала в себе. Я видела это в его глазах и в том, как он двигался. Он выбросил фальшивые понятия, которые у меня были о себе, и оставил место для исследования настоящего. Прошло шесть месяцев, и Прабудде надо было возвращаться в Англию, чтобы закончить бизнес, который он вел вместе со своим братом. Он предложил взять меня с собой и, поскольку моя сестра выходила замуж, и я знала, что я вернусь в течение месяца, я согласилась. У меня была еще одна причина для того, чтобы поехать, и, хотя она была смутной в моем мозгу, она была глубокой. Я чувствовала себя в такой безопасности в этой своей новой жизни, что мне хотелось как-то проверить ее. Мои чувства по поводу отъезда были неясны мне самой, и когда я увидела Ошо на даршане, чтобы сказать ему до свидания, и он спросил, почему я уезжаю, я заплакала и просто сказала: «Я чувствую себя в такой безопасности здесь». Он улыбнулся и сказал: «Да, любовь очень безопасна». Я чувствовала в себе больше любви и открытости к своей семье, чем когда бы то ни было. Моя сестра была на десять лет младше меня, так что когда я покинула дом в шестнадцать лет, она была такая маленькая, что мы никогда по-настоящему не встречались. Я была всегда старшей сестрой, которая возвращалась с каникул и уезжала снова, почти как незнакомка. В этот раз, на ее вечере по поводу предстоящего замужества, мы танцевали вместе весь вечер, и я чувствовала впервые, что мы действительно встретились. Когда я представляла Прабудду своим родителям, моему отцу послышалось «несчастный» и так его и называли. Мои родители счастливо успокоились, что моя новая жизнь хороша для меня, и снова мы сказали до свидания. Мы вернулись в Индию и приземлились в Гоа. Гоа для Пуны, как Брайтон для Лондона — ближайший морской курорт. За домом, где мы жили, был высокий, крутой утес и однажды мы забрались на него, чтобы исследовать пляж на другой стороне. Зеленые поля и пышные джунгли окружали нас, мы достигли пляжа и через несколько часов отправились назад. Когда мы достигли вершины холма, я увидела, как будто у меня в мозгу крутилось кино, что кто-то стреляет в нас, и мы лежим в траве, чтобы избежать пуль. Я сказала Прабудде: «Кто-нибудь может легко подстрелить нас здесь». Солнце было низко на небе и начинало становиться оранжевым, когда мы достигли вершины и начали спускаться вниз к нашему дому. На этой стороне было очень дико, камни шатались, склон был очень крутым, и тропинка много раз пропадала из глаз. Я услышала звук позади нас, повернулась, и метров в десяти от нас увидела индийца с ружьем. Когда я остановилась и посмотрела на него, он приложил ружье к плечу, опустился на колено и прицелился в нас. Я была в шоке и реагировала очень медленно, если принять во внимание ситуацию. Я тронула Прабудду за плечо. Он был передо мной и взбирался на склон. Когда он повернулся, я сказала: «Посмотри, кто-то хочет застрелить нас!» «А, мать!!..» — крикнул Прабудда, схватил мое запястье и потянул меня вниз с холма. Я клянусь, что наши ноги не касались земли, когда мы бежали вниз с холма. Мы достигли подножья, и наши соседи в Гоа подбежали к нам и привели в свой дом. Они посадили нас в темном углу и на нас брызгали «святой водой», во время исполнения чего-то вроде ритуального танца. В Гоа живут католики, но они прибавили свое собственное ву-ду к этому. Мы рассказали, что случилось, и нам сказали, что всего несколько месяцев назад два западных человека были убиты на этом холме. Я была очарована. Откуда пришли мои мысли об убийстве? Мысли, должно быть, энергетические волны, которые путешествуют, как радиоволны, и все, что вам нужно, это настроиться на нужную станцию. Радиоволны постоянно находятся в воздухе, но вам нужно радио, чтобы поймать их. Может быть, мысли тоже в воздухе, точно также. Это объясняет для меня, как у любящих или людей тесно связанных, часто появляются одни и те же мысли в одно и то же время, и когда вы останавливаетесь в новом доме, «вибрации» могут быть странными — волны мыслей оставленных последними обитателями. Я недавно провела эксперимент с другом, когда он сидел в одной комнате, а я в другой и я посылала ему мысли. Мы решили заранее, что мысли могут быть любые: цвет, звук, слово, рисунок — и он напишет то, что он получит. Он принял шесть из десяти моих мыслей! Прабудда и я вернулись в Пуну, и я погрузилась в одну из книг Ошо — «Мистический опыт». Он говорил с учениками в Бомбее пять лет назад совсем по-другому, чем сейчас. Тогда он говорил об эзотерических вещах, он рассказывал о призраках, чакрах, семи телах человека, но теперь он был очень земным и не отвечал на вопросы о магии и о сверхъестественном. С тех пор как Ошо начал давать дискурсы тридцать лет назад, он очень менялся в зависимости от аудитории. Он позже говорил, что он раскидывает свои сети в зависимости от той рыбы, которую хочет поймать. Когда Ошо говорил против тех же самых религиозных людей, о которых он раньше говорил за, многие последователи покидали его. Но некоторые оставались. И эти некоторые, были теми людьми, которые действительно услышали весть, которой он должен был поделиться. Проходили недели, и однажды я подумала, что вся эта любовь и свет немножко слишком, немного скучно и может быть мне надо съездить в Бали и поискать немного черной магии. Как дитя Корнуола, я была очень заинтригована идеей дьявола. Я пыталась провоцировать Иисуса поздно ночью, в церкви, когда там никого не было, но достигла немногого. Просто какой-то свет появился в церкви, когда однажды я воззвала: «Иисус, яви себя!» Но призывать дьявола, это было гораздо более интересно. Друзья будут сходить с ума, когда будет двигаться мебель и лопаться стекла. Темная сторона жизни, похоже, имеет больше вещества, она кажется более реальной. Я написала вопрос Ошо на дискурсе: «Ты говоришь, что если принести свет в темноту, темнота исчезнет. Ты свет. Тогда где же темнота? И почему меня так сильно тянет к темноте тоже?» Первого предложения, которым он начал свой ответ, было достаточно для меня. Он сказал: «Когда я говорю, принесите свет и тьма исчезнет, вот, что я в точности имею в виду: принесите свет и тьма станет светящейся». Светящаяся тьма!! Искать светящуюся темноту! Я вся загорелась. Никогда у меня не было жажды искать что-нибудь меньшее. Светящаяся тьма воплощала для меня поэтическое величие пиков жизни, которых я жаждала. Пиков, которые появлялись на мгновение и исчезали, оставляя во мне незабываемую сладость. Хотя я стала санньясинкой девять месяцев назад, в Лондоне, я почувствовала, что приняла санньясу, когда я первый раз коснулась ног Ошо. Одна из нескольких вещей, которые меня поражали больше всего около Ошо, было то, что когда встреча кончалась и он покидал зал, индийцы поднимались на подиум, кланялись и прикасались головой к тому месту, где были ноги Ошо. Как западный человек, я никогда не видела такого знака преданности, и мне это казалось достаточно шокирующим. Когда пришел мой день, это было празднование Гуру Пурнима (день полной луны в июле, когда в Индии празднуют и поклоняются всем религиозным учителям и мастерам). Ошо сидел в кресле, а вокруг него были музыканты, люди, в самых разных стадиях релаксации, которые смеялись, пели, качались и, кроме того, была очередь людей, которые хотели коснуться ног Мастера. Аудитория была наполнена до предела, и каждого освещали лучи восходящего солнца, атмосфера была праздничной и очень переполняющей. Я встала в очередь, которая растянулась через весь разросшийся сад и до ворот. Я видела, когда смотрела на людей впереди меня, что все, что мне нужно сделать, это прикоснуться к его ногам и отойти. По мере того как я медленно продвигалась через сад в аудиторию, я больше не думала об этом, потому что празднование было таким заразительным. Неожиданно я оказалась перед ним. Я помню, как я кланялась, но был пустой момент, когда я ничего не знала. Следующее, что я помню, это я уже поднялась, и я бегу. Я бежала и бежала, и слезы струились по всему лицу. Подруга попыталась остановить меня и помочь, думая, что что-то не в порядке, но я оттолкнула ее — я должна была убежать. Я могла бежать до самого края света. В это же время я сделала несколько терапевтических групп. Я увидела, что они очень полезны, как первый шаг к осознаванию. Начинать осознавать эмоции, как что-то отделенное от себя, это было неоценимым. Я могла впервые свободно принимать и выражать отрицательные эмоции. Чувствовать гнев, пульсирующий через все твое тело и просто быть с ним (никому не нанося удары), действительно это было великолепным переживанием. Энергия группы людей, сидящих несколько дней в комнате, с целью «совершить открытие себя», была очень интенсивной. Я помню галлюцинации, и как стены комнаты двигались, меняя форму и размер. Это должно быть связано с потоком адреналина, потому что, конечно, иногда присутствовал страх, страх, когда ты показываешь себя. И потом блаженство, когда обнаружишь, что все страхи — это просто проекции ума. Я еще раз оказалась «одержима» любимым сгибанием тела дугой, как у горбатого, это произошло на группе, когда я ужаснула других участников группы, и даже временный групплидер не сделал никаких комментариев. И потом еще раз, когда я возвращаясь домой после особенно прекрасного даршана, увидела двух дерущихся индийцев. Я чувствовала себя очень уязвимой, и насилие поразило меня так сильно, что когда я уходила по дороге, я чувствовала, что сгибание овладевает мной, и мне не хотелось препятствовать этому. У меня было достаточно здравого смысла, чтобы сказать себе: «Иди в тени деревьев и никто тебя не увидит». Я не была испугана таким сильным искривлением своего тела, потому что мое физическое тело было ничто, по сравнению с огромным чувством любви, которое пришло вместе с этим. Я ни о чем не думала, кроме одной мысли, которая проплывала внутри: «Я расскажу это групплидеру завтра». Идти было пятнадцать минут, и я наблюдала себя, когда я прихрамывала в тени старых баньяновых деревьев, глаза вращались, язык свисал изо рта. Недалеко от дома я начала выпрямляться и «он» постепенно стал исчезать. Это было последний раз, когда мы встретились. Я, однако, никому не говорила об этом; я знала, что для них это прозвучит странно. И я никогда не спрашивала Ошо об этом, потому что это не чувствовалось проблемой. Я слышала, как Ошо говорил, что сознательный ум — это только вершина айсберга, а бессознательное полно подавленного страха желаний. В «нормальном» обществе, без защищающего и понимающего окружения ашрама Ошо, мне бы никогда не позволили пережить такой опыт. Это продолжало бы оставаться подавленным, и вместо чувства очищения, которое было естественным выражением чего-то неизвестного, возникли бы опасения и беспокойство. Почему так много людей сходит с ума в западном мире, особенно чувствительные и талантливые люди — художники, музыканты, писатели? На Востоке этого никогда не случалось, и это имеет какое-то отношение к медитации. В серии бесед, озаглавленной Возлюбленный, Ошо говорит: «Сумасшествие может идти двумя путями: или вы падаете ниже нормального, или вы идете вверх выше нормального. Если вы падаете ниже нормального, вы больны, вы нуждаетесь в психиатрической помощи, чтобы вернуться назад к нормальности. Если вы выходите за пределы нормального, вы не больны. В первый раз вы становитесь действительно здоровым, потому что впервые вы наполнены целым. И тогда не бойтесь. Если ваше сумасшествие внесло больше здравого смысла в вашу жизнь, тогда не бойтесь. И помните, сумасшествие, которое ниже нормального, всегда вынужденное; в этом признак — оно вынужденное. Вы не можете сделать это, оно случается; вы втянуты в это. А сумасшествие выше нормального — добровольное, вы можете сделать его и потому что вы можете сделать его, вы остаетесь его хозяином. Вы можете прекратить его в любой момент. Если вы хотите идти дальше, вы можете идти, но у вас всегда сохраняется контроль. Это полностью отличается от обычного сумасшествия: вы идете сами по себе. И помните, когда вы идете сами по себе, вы никогда не будете неврастеником, потому что вы освободились от всех возможностей сойти с ума. Вы не будете продолжать аккумулировать их. Обычно мы продолжаем подавлять». После каждой группы был групповой даршан, на котором каждый член группы говорил с Ошо, и он помогал, если были какие-то проблемы. Я была на даршане и гордо сказала ему, что я коснулась моего гнева. Я действительно думала, что я полностью испытала гнев. Я чувствовала его всем своим телом, просто чистая энергия, почти оргазмическая. Ошо посмотрел на меня и сказал: «Ты увидела только ветки, теперь ты должна найти корни». Я была в бешенстве! Я упомянула ему, что я собираюсь на группу «энкаунтерин» (встреча) второй раз. Ошо сказал со вздохом, что да, некоторые люди в первый раз не достигают цели. Это оказалось правдой, потому что теперь я уже приобрела сноровку. Я могла вызывать, обнаруживать и потом выражать какие бы эмоции не приходили. Я закончила этот процесс c группой, в которой вы задавали себе вопрос: «Кто я?»последовательно в течение трех дней. Это была действительно группа для меня. Случилось так, что мой ум превратился в далекий голос, и он (ум) не работал, в то время как мое «Я», было здесь, присутствовало и было полностью реализовано каждое мгновение. Я слышала, как Ошо говорил о не-уме в своих дискурсах, но его слова не подготовили меня к этому. Слышать слово «реализованный» это одно, а переживать это на опыте совсем другое. Переживание длилось около шесть часов и я лопалась со смеху, но никто не замечает, что происходит со мной. Мы пошли на обед и я ела, когда в ресторан вошел Прабудда. Неожиданно во мне родилось «нет». Я не хотела видеть его и спряталась под стол. Или еда, или друг прервали течение, и в это время переживание стало исчезать. Однако окончательно переживание исчезло только через несколько дней и попрежнему оно пляшет передо мной, как космическая морковка. У меня был даршан, на котором я сказала Ошо, что я беспокоюсь, что поскольку я не делаю ничего полезного, меня отошлют назад. Я сказала ему, что беспокоюсь, что у меня недостаточно доверия. Он объяснил мне, что у него такое изобилие любви, что он просто отдает и никому не нужно заслуживать это. Он сказал, что одного моего бытия достаточно, мне нет необходимости что-нибудь делать, чтобы иметь ценность, он любит меня и принимает меня со всеми моими ограничениями. «Чтобы обладать моей любовью, вам совсем не надо заслуживать ее; вашего бытия достаточно. Не предполагается, что вы что-то делаете, вам не нужно становиться стоющим ее; это все чепуха. Из-за подобных вещей людей эксплуатировали, лишали доверия и разрушали». «Вы уже то, чем вы можете быть; большее не нужно. Так что вам нужно просто расслабиться и принять меня. Не думайте в терминах 'заслужить', иначе вы останетесь в напряжении. Это то, что является вашей проблемой, вашим беспокойством, постоянно — вас слишком мало, вы не делаете это, вы не делаете то, у вас недостаточно доверия. Вы создаете тысячу и одну причину для беспокойства». «Я принимаю все ваши ограничения, и я люблю вас со всеми вашими ограничениями. Я не хочу создавать никакого чувства вины ни в ком. Иначе все это трюки. Вы не доверяете мне и вы чувствуете вину; тогда я начинаю доминировать. Вы не стоите любви, вы не делаете того, вы не делаете этого — и я прерву снабжение вас моей любовью. Тогда любовь превращается в сделку. Нет, я люблю вас, потому что я есть любовь». Я поняла, что это было одним из фундаментальных камней моей обусловленности, потому что это «я не стою», продолжало обнаруживаться многие годы. Так что много раз Ошо говорил мне просто быть, что я достаточна сама в себе. А потом он засмеялся и сказал мне просто расслабиться и наслаждаться, и если я не доверяю, все хорошо. Ему нужны несколько санньясинов, которые не доверяют ему, — это вносит разнообразие! У него всегда был способ растворять проблемы, как у волшебника, и я оставалась стоящей в здесь и сейчас, где не было проблем, и задавала себе вопрос, что будет следующим для моего ума. Я подозреваю, что иногда я создавала проблемы просто, чтобы прийти на даршан. Приехал Лоуренс. Я не видела его почти два года, и было впечатление, как будто перерыва совсем не было. Мы были связаны, как будто только вчера он посадил меня на самолет в Индию. Я думаю, что он приехал, чтобы проверить ситуацию и подтвердить, что у меня все хорошо и я не жертва религиозного культа, так как он, должно быть, читал к тому времени все негативные статьи об Ошо. Журналисты, которые были в Пуне или даже те, которые не были, писали о насилии во время групповой терапии и о сексуальных оргиях, чего я за все эти годы так, к сожалению, никогда и не испытала! Лоуренс прожил несколько дней и пришел на даршан, чтобы увидеть Ошо. Не зная правил, Лоуренс остался позади, когда мы все заполнили аудиторию. Те, которые пришли первыми, занимали места в передних рядах, и вы понимаете, как мы не старались сдерживать себя и идти медитативно, ноги двигались все быстрее и быстрее, и, когда мы поворачивали в последний раз, мы бежали, сбрасывая нашу обувь во всех направлениях и потом скользили несколько последних ярдов по мраморному полу. Ошо входил после того, как мы садились. Из-за моего неизящного входа Лоуренс и я оказались разделенными. Он был сзади, а я была впереди. Произнесли его имя, он должен был подойти и разговаривать с Ошо. Никто не знал, что мы вместе, и все же, когда назвали его имя, Ошо повернулся на своем кресле и пристально посмотрел на меня, как будто с моего места вспышка на фотоаппарате вспыхнула и жужжала. Странно, я никогда не понимала, как это я излучаю такое сильное сообщение, не зная об этом. Ошо подарил Лоуренсу подарок и сказал, чтобы он возвращался и сделал фильм об ашраме. Прошел год, и я вычеркивала очередной месяц, как новое маленькое чудо, что я все еще здесь. После того, как я провела большую часть года, сидя у реки и стараясь научиться играть на бамбуковой флейте, я решила, что работа в ашраме сделает меня более чувствительной, более доступной для «работы», которую он должен делать со мной. Я много раз приходила в офис по поводу работы, но мне говорили, что работников достаточно и, если я не могу делать что-то в офисе (например, «сегодня из Англии прибывает бухгалтер» — это была Савита, с которой я поменялась одеждой несколько лет назад), для меня нет места. Я не собиралась никому говорить, что я работала секретарем в течение десяти лет, работала у священников, психиатров, в газетах, в госпиталях, у хирургаветеринара и в казино. Жизнь в офисе не привлекала меня, и я работала в саду, проводя большую часть дня, поливая растения из шланга и делая радугу. Работа в саду рассматривалась как роскошь, а не как работа. В конце концов, я попала на правильную работу — я печатала книжные обложки. Я восприняла эту работу тоже на некоторое время серьезно, думая, что я могу стать начальником этого подразделения; но однажды, когда я путешествовала через город, чтобы отдать пленку на проявку, я увидела мертвого человека, лежащего на земле, и сказала себе: «Что это! Я не приехала к Мастеру, чтобы стать лучшим печатником в мире». В первый день, когда я начала работать в ашраме, Шила, которая тогда была одной из секретарш Лакшми, и которая тоже только начала работать, подошла ко мне и спросила, не могла бы я каждый день приходить в офис и информировать ее, сколько часов работали те, с кем я работала и сколько биди (индийские сигареты) перекуров у них было. Я сказала, что я видимо не смогу это делать, так как они мои друзья. Она ответила, что я должна, потому что это для их духовного роста. «Как они могут расти, если они ленивы, и как они могут осознать свою ленивость, если им на нее никто не указывает?» — спорила она. Тогда я могла только согласиться, но я никогда не приходила в офис, и когда она пришла ко мне и спросила, как работают мои товарищи, я сказала вопиющую ложь и наслаждалась этим. «Биди перекуры? Нет, никогда. Да, каждый день они приходят вовремя и усердно работают весь день». Если взглянуть на это время, то странно, что Шила с самого начала начала вербовать себе доверенных шпионов. Это показывает, что у нее были огромные амбиции и жажда власти, которая позже проявится в полной мере. К этому времени я жила одна. Еще раз я покончила с мужчинами, так как только что я любила сразу двоих и это довело меня до ручки. Пик наступил в тот день, когда один разрывал мою одежду, а когда я вернулась домой, Прабудда выбрасывал мебель из окна на улицу. Я решила жить одна и переехала в дом у реки. Ночью я просто сидела и слушала звуки цикад и лягушек, тиканье часов и далекий лай собаки. Я любила темноту. Однако случалось так, что когда я была с некоторыми людьми, они подавляли меня и фактически овладевали мной. Я ходила как этот человек, мое лицо принимало такое же выражение и я чувствовала, что у меня не хватает воли, чтобы остановить это. Это продолжалось месяца два, и я пыталась решить это сама. Я думала, что такие люди, видимо, имеют более сильную энергию, чем я, или что-то в этом роде. В конце концов для меня это стало уже слишком, и я написала об этом Ошо, и он пригласил меня прийти на даршан. На даршанах Ошо многое происходило, он мог как будто зажечь факел в третьем глазе или в сердечной чакре, и он пристально смотрел на что-то невидимое для всех остальных. На даршане было очевидно, из его огромного понимания и озарений, что он может заглянуть прямо внутрь человека, с которым он разговаривает. Он говорил, что он сразу может увидеть является ли человек новым искателем или он уже был со многими мастерами в своих прошлых жизнях. В ту ночь он позвал меня вперед и сказал, что я должна буду держать его ногу. Я села, положила его ногу на мои колени и заплакала. Он сказал, что это не имеет ничего общего с энергией других людей; дело не в том, что у кого-то больше силы и он подавляет меня. Это происходит, потому что я открыта ему, а когда сердце человека впервые начинает открываться, тогда может войти все что угодно. Будучи открыта ему, я была открыта для каждого, и именно поэтому большинство людей решают, что безопаснее оставаться с закрытым сердцем. Он сказал, что мое сердце открывается медленно, медленно и это прекрасно, но тогда бродячий пес тоже может иногда войти. Так что выгони пса! «Это происходит здесь со многими людьми. Если они начали открываться, их может затопить что угодно. Ты открыта: кто-то проходит мимо, и немедленно его вибрации овладевают тобой. Но причина в том, что ты становишься открытой мне, я все больше и больше овладеваю тобой. Так что двери открыты, и иногда тебе может не нравится чья-то энергия; она входит в тебя, и тебе трудно с ней. Просто возьми медальон малы в руки и вспомни мою ногу. Ты сможешь даже коснуться ее, ты почти будешь чувствовать ее. И немедленно чувство неудобства исчезнет». «Вот почему я заинтересован создать коммуну как можно скорее: чтобы вам совсем не надо было выходить наружу. Медленно, медленно мои люди начнут поднимать свое сознание выше и выше, так что никто, даже если он затоплен кем-то, не будет чувствовать себя плохо. Это будет радостью. Вы поблагодарите его за то, что он дал вам что-то прекрасное, проходя мимо. Вот что значит коммуна: люди живут там совершенно другой жизнью, вибрируют совершенно на другом плане. Так что каждый помогает другим, и каждый становится огромной приливной волной для другого. Они могут скакать на энергии друг друга, и двигаться так далеко, как им хочется. И никому не надо выходить наружу». (Отпустить себя). Всего несколько дней, сказал он, и в течение трех недель это все закончится. Несколько дней спустя, Вивек, которая заботилась об Ошо, подошла ко мне и спросила, не хотела бы я сменить свою работу. Ей нужен кто-то для стирки для Ошо, так как его доби (человек, который стирает), который делал эту работу в течение семи лет, уезжает в отпуск. В течение трех недель я переехала в дом Ошо и начала мою новую работу.
|
|
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ЛЮБОВЬ ПРИХОДИТ БЕЗ ЛИЦА ДОМ ЛАО-ЦЗЫ (дом Ошо) раньше принадлежал махарадже. Он был выбран, потому что он находился под ветвями гигантского миндального дерева, которое меняло свои цвета как хамелеон, от красного, оранжевого, желтого, к зеленому. Его листья менялись каждые несколько недель, и все же я никогда не видела его с голыми ветками; как только один лист падал, новый, сверкающий, зеленый, уже ждал, чтобы занять его место. Под листвой дерева был маленький водопад и сад из кусков скал, созданный сумасшедшим итальянцем, которого с тех пор никто не видел. На протяжении многих лет, магическое прикосновение Ошо превратило сад в джунгли, с бамбуковыми рогдами, садами с лебедями, белым мраморным водопадом, который ночью подсвечивался голубым светом, и когда вода струилась через маленькие прудики, эти прудики сияли золотистым, желтым светом. Огромные скалы, из заброшенной шахты в Раджастане, возносящиеся вверх и сверкающие на солнце, контрастировали с черными гранитными стенами библиотечного крыла. Там был японский мостик и водяной поток; сад из роз, которые были всегда в цвету и подсвечивались ночью, так что розы стояли и заглядывали в столовую Ошо, образуя сюрреалистическую картину клоунов в сверкающих цветах. Там есть, протянувшееся через джунгли, научно-фантастическое чудо, путь для прогулок с кондиционером и сделанный из стекла. Он был сконструирован, чтобы Ошо мог гулять по саду, не испытывая неудобств от жары и влажности индийского климата. Путь что-то добавлял к тайне этого странного сада, где были белые и голубые павлины, ухаживающие друг за другом в своих экстравагантных танцах; лебеди, золотые фазаны, какаду и райские птицы, все привезенные Ошо со всех концов света, санньясинами в качестве ручного багажа. Представьте, прибытие на таможню в Бомбее, в качестве туриста: «О, да, я всегда путешествую со своими ручными лебедями!» Изобилие индийских птиц, которые прилетают и рассматривают свое отражение в окне столовой Ошо, не подозревая, что с другой стороны за ними наблюдает Будда. Столовая Ошо маленькая и простая, он сидит лицом к стене из стекла, через которую он может видеть сад. Первой утром поет кукушка, затем, через полчаса просыпается остальной оркестр и вносит свой вклад. Лучше всего — это записанный на пленку крик петуха, который доносится из громкоговорителей у ворот, и это кукареку встряхивает каждого каждый час на час! «Чтобы напомнить каждому, что он все еще спит», — говорил Ошо. У Ошо была огромная любовь и уважение к каждому живому существу. Я слышала, как он говорил по поводу деревьев, которые надо было срубить, чтобы построить дом: «Деревья живые, а здание — это мертвая вещь. Первый приоритет — это деревья, вы должны строить вокруг них». Внутри его дом — это большей частью библиотека. Мраморные коридоры заполнены стоящими в ряд застекленными книжными полками. Я помню, что в тот день, когда я переезжала, я задела их своим чемоданом, и благодаря какому-то чуду ничего не разбилось. До сих пор и сейчас, когда я прохожу мимо этого места по коридору, я вспоминаю день, когда я въехала. Когда я начала заниматься стиркой для Ошо, я была в шоке. Я ждала, что это чувство пройдет, но этого никогда не случилось. Я чувствовала такую сильную энергию в комнате где я стирала, что я говорила себе: «Что бы ты не делала, не закрывай глаза». Я думала, что если я закрою глаза, я просто улечу! Все стиралось руками и вешалось на веревке, на крыше. Я обычно разбрызгивала воду везде вокруг, как ребенок на морском берегу, и заканчивала промокшая насквозь с ног до головы. Много раз я падала прямо на мокрый мрамор, и, как пьяный, не ушибалась и снова поднималась. Работа настолько сильно поглощала меня, что я временами чувствовала, как будто Ошо был в комнате. Однажды это неожиданно поглотило меня, когда я гладила одежду, и я упала на колени, лбом прижалась к столу, и он был там, я клянусь! Времена изменились, и начиная с Америки, я стирала стиральной машиной. Даже мои руки редко были мокрыми, так как я надевала резиновые перчатки, когда стирала руками. Количество стирки всегда чудесно изменялось, в зависимости от количества рабочих часов. Я никогда не понимала как стирка всего для одного человека может быть для когото работой на полный день. Но это было так. Моя мать, когда она услышала, что я осталась в Индии и получила потрясающую работу стирать для Ошо, написала, что она не может понять, почему я «проделала весь этот путь, чтобы стирать кому-то. Твой отец сказал — приезжай домой, и ты можешь стирать для него». Я не только «проделала весь путь в Индию, чтобы заниматься стиркой», но я путешествовала по всему свету, чтобы стирать. Мои чистейшие, супер —гигиенические условия в Индии изменялись на подвал в НьюДжерси, трейлер в орегонской пустыне, каменный коттедж в Северной Индии, где мы должны были растапливать снег в ведрах, подвал отеля в Катманду, где я работала примерно с пятьюдесятью непальскими мужчинами, ванную комнату на Крите, кухню в Уругвае, снова спальню в лесах Португалии, и, в конце концов, назад, к тому месту, откуда я стартовала, к Пуне. Моя комната для стирки была как утроба для меня. Эта комната находилась напротив комнаты Ошо и поэтому эта была часть дома, куда никто не заходил. Я была полностью одна; иногда единственный человек, которого я видела за весь день, была Вивек. Люди иногда спрашивают меня, не скучала ли я, делая одну и ту же работу много лет. Но скука было нечто, чего я никогда не испытывала. Поскольку моя жизнь была такая простая, мне было не о чем особенно думать. Мысли были, но они были как сухие кости, без мяса. С тех пор как я была вместе с Ошо, моя жизнь изменилась так, как я никогда не могла вообразить. Я была так счастлива и реализована, что стирать для Ошо было моим способом выразить благодарность. И интересная вещь, чем с большей любовью и тщательностью я стирала его одежду, тем более реализованной я себя чувствовала, так что это был как круг энергии, который возвращался ко мне. Он никогда не жаловался и не отсылал что-то назад, даже несмотря на то, что во время моего первого месяца муссона я посылала ему полотенца с запахом. Вам нужно быть в Индии во время муссона, чтобы узнать, что происходит с мокрой одеждой: запах, который она приобретает, невозможно почувствовать, пока полотенце не используется, и поэтому я не знала этого. Когда Вивек сказала мне, что полотенца пахнут, я была удивлена, но, когда она сказала мне, что полотенца с запахом уже целую неделю, я была действительно в шоке. «Почему же Ошо сразу мне не сказал?» — спросила я. Он ждал несколько дней, думая, что возможно я сама пойму, и это изменится без его жалоб. Были моменты, когда я останавливалась и просто сидела тихо, чувствуя себя переполненной чувством любви. Не думая ни о ком, даже неспособная представить чье-то лицо пред глазами, это было странное чувство. Раньше, я чувствовала себя переполненной любовью, только когда недалеко был тот, кто вызывал эту любовь. И даже тогда это не было так сильно. Я чувствовала себя так, как будто я очень сильно напилась, хотя это было тонкое и неуловимое опьянение. Я написала стихи об этом: «Память не может позвать твое лицо, Так что любовь приходит без лица. Незнакома та часть меня, что любит тебя. У нее нет имени, Она приходит и уходит, И когда она ушла, Я вытираю свое залитое слезами лицо, Чтобы это осталось тайной». Ошо ответил: «Любовь — это тайна, величайшая тайна. Ее можно прожить, ее нельзя узнать; ее можно попробовать, пережить, но ее нельзя понять. Это что-то за пределами понимания, что-то, что превосходит все понимания. Следовательно, ум не может отметить ее. Она никогда не становится памятью — память, это не что иное, как заметки ума; память — это следы, отпечатки оставленные в уме. У любви нет тела, она бестелесна. Она не оставляет следов». Он объяснял, что когда любовь ощущается как молитва, не загрязненная никакой формой, она ощущается сверхсознанием. Вот почему, то, как я чувствовала любовь, было незнакомо. На той стадии у меня не было никакого понимания моего сверхсознания. Так что многое из того, о чем говорил Ошо в течение многих лет, было за пределами моего понимания в то время, но постепенно это вставало на свое место, по мере того, как рос опыт переживания себя. «...Это три стадии ума: бессознательное, сознательное, сверхсознательное». «...По мере того как любовь растет, вы начинаете понимать многие вещи в своем существе, которые оставались неизвестными вам. Любовь затронет высшие сферы в вас и вы будете чувствовать себя странно. Ваша любовь входит в мир молитвы. Это имеет огромное значение, потому что за пределами молитвы, только Бог. Молитва — это последняя ступенька лестницы любви, если вы ступили за ее пределы, это нирвана, это освобождение». Слушать, как Ошо говорит о таких вещах как уровни сознания, просветление, было для меня как чистая магия. Я чувствовала такое вдохновение, такую дрожь и волнение, что иногда мне хотелось закричать. Я сказала ему однажды, что его дискурсы такие волнующие, что мне хочется закричать. «Закричать?» — сказал он, выглядя озадаченным — «Когда я говорю?» Работать рядом с Ошо было величайшим благословением, шил ли человек одежду для него, направлял ли чистый воздух в систему кондиционеров, занимался ли водопроводом всю ночь, чтобы утром он мог принять ледяной душ, или делал тысячи мелких дел, которые любят делать санньясины. Благословение приходило из осознанности человека и его любви. Это трудно понять людям, которые живут и работают за деньги, чья работа не реализует их. Их день поделен на две части: время принадлежащее боссу или компании и «свободное» время. В ашраме целый день было свободное время и то, как я проводила это время, зависело от того, что питало меня больше всего. Я чувствовала себя полной сил и живой, когда я делала что-то для Ошо, потому что его осознанность воспламеняла мое осознание. Все, что делается с осознанностью, с сознанием приносит больше удовольствия. Меня всегда очень трогало, как люди работают вокруг Ошо, несмотря даже на то, что я понимала, почему они работают с такой радостью. Если кто-то работает всю ночь, делая что-то для Ошо, само качество, в котором они работают, создает замечательное чувство. Награда просто состоит в этом — вы чувствуете себя замечательно. И если вы находитесь около кого-то, кто помогает вам чувствовать себя хорошо, что вы можете сделать, кроме как сказать спасибо любым, даже самым маленьким делом, которое вы делаете. Любить Ошо так легко, потому что его любовь безусловна, он ничего не требует. И я узнала на опыте, что я не могу сделать ничего «неправильного» в его глазах. Я могу действовать бессознательно и делать ошибки, но потом это я всегда страдаю от того, что я была бессознательной; он знает это и его сострадание видимо даже больше. Он только просит нас медитировать и учиться на наших ошибках. Я видела, что Ошо находится в постоянном состоянии блаженства. Я никогда не видела, чтобы случилось что-то, что повлияло бы на его состояние или изменило бы его спокойное, расслабленное присутствие в центре. У него нет желаний или амбиций, и ему не нужно ничего ни от кого. Поэтому никогда не вставал вопрос эксплуатации. Он никогда не говорил мне что делать и как. Самое большее, он что-то предлагал, если я его спрашивала о какой-то проблеме. И тогда это зависело от меня, принимаю я его предложение или нет. Иногда я не принимала. Иногда мне хотелось делать вещи так, как я хотела, но он никогда не критиковал это. Он принимал, что это был путь, который я выбрала, чтобы научиться, тяжелый путь, потому что всегда оказывалось, что он прав. Для меня становилось все более и более очевидно, что его единственная цель бытия здесь была помочь нам вырасти в нашем осознании и открыть нашу индивидуальность. Как я говорила раньше, до того, как я начала медитировать, я думала, что я — это мой ум. Мысли, которые постоянно мчались в моей голове, было все, что я знала. Я теперь начала понимать, что даже мои эмоции не принадлежат мне, но мои эмоциональные реакции возникают из обусловленностей, которые составляют мою личность. У мастера нет эго, нет личности. Он реализовал свою «сущность» и в этой реализации личность исчезла. Эго и личность дается нам обществом и людьми, которые производят на нас впечатление в детском возрасте. Я вижу это иногда в себе, когда моя реакция на ситуацию «христианская», а я даже не воспитывалась как христианка! По крайней мере я не ходила в церковь и у нас дома не было библии. Меня забавляло каждое открытие своей христианской обусловленности, и я могу только предположить, что это содержится в самом воздухе, которым мы дышим. Христианство везде, в том как люди думают и ведут себя, и все же, что это за религия сейчас? Все, что осталось, это мораль и несовременные идеи, которые кто-нибудь подобный мне подхватывает. Каждому человеку легко увидеть, что люди из разных стран имеют разные модели поведения. Когда я вижу, что мы все человеческие существа, сделанные из того же мяса и костей, становится очевидно, что обусловленности это не настоящая часть того, чем мы в действительности являемся. Осознание всех моих обусловленностей, это великая работа, которую выполняет медитация, потому что в медитации я просто неизменное молчаливое присутствие. Я практиковала в своей комнате латихан. Латихан — это техника медитации, в которой медитирующий молча стоит и «открывается» существованию. Энергия течет через человека и может принимать любые формы: танец, пение, плач, смех — может произойти все, но вы осознаете, что вы не делаете это. Я очень наслаждалась этими переживаниями. Это приводило меня в восторг, было чувство потери себя. Я вставала на то же самое место каждый день (я полагаю, как человек, который ждет вечерней выпивки, потому что я ждала моего времени латихана и скучала, если я его не делала). Это продолжалось неделями, до тех пор пока я не начала чувствовать себя больной. У меня не было какой-то особенной болезни, но у меня было мало энергии и я очень легко плакала. Я беспокоилась, что может быть я позволила этому состоянию «овладевать» собой слишком часто и это сделало меня больной. Однажды я плакала и когда Вивек увидела меня, она спросила, что происходит. Я сказала ей, что я думаю, что я вызвала болезнь, потому что я делаю латихан слишком часто. Она рассказала Ошо, и его ответ был, что я должна прийти на даршан и принести мой латихан с собой. Я пришла на даршан и Ошо жестом показал мне, что я должна опуститься на колени около его кресла, и потом он сказал мне, чтобы я позволила латихану случиться. Я закрыла свои глаза и чувство, которое посещало меня, пришло, но не так сильно. Это было как будто кто-то стоял позади меня, кто-то очень, очень высокий и потом его присутствие вошло в меня и прошло через меня, я чувствовала себя расширившейся, я чувствовала и видела себя распространившейся на всю аудиторию. Несколько минут спустя, Ошо позвал меня назад и сказал, что все хорошо. После этого даршана, мое желание приходить на это место, чтобы это чувство овладевало мной, постепенно исчезло и я никогда больше о нем не вспоминала. Комната была позже превращена в зубоврачебный кабинет для Ошо и должно было пройти семь лет, когда при других обстоятельствах я обнаружила себя снова на этом месте и это чувство опять овладело мной. Вивек заботилась об Ошо к этому времени уже около семи лет. Ее взаимоотношения с Ошо уходят далеко в прошлые жизни — как он говорил в дискурсах, и она могла припомнить. Она была таинственной женщиной-ребенком, Рыбы, со всеми их качествами Нептуна и с большими голубыми глазами. Она никогда не покидала Ошо, даже на день, так что когда она объявила, что она уезжает в Англию на пару недель и я буду заботиться об Ошо... Я двигалась кругами по комнате, чувствуя тошноту, потеряв голову, пока я в попытке быть в моменте не сказала сама себе: «Ничего на самом деле не происходит, ничего на самом деле не происходит. Просто оставайся спокойной». Как я могу быть достаточно чистой, чтобы войти в комнату Ошо? В дни даршанов я обычно целый день принимала душ, до того, как чувствовала себя готовой. Я почти смывала свою кожу. Первое, что я сделала для Ошо, это подала ему чашку чая. Чашку холодного чая! Я сделала чай и принесла ему в комнату, до того как Ошо был готов. Он был все еще в ванной, принимая душ. Я села на холодный мраморный пол, уставившись на поднос с чаем и думая, что делать. Если я выйду из комнаты, чтобы сделать другую чашку чая, он может в это время выйти из ванны и подумать, где же его чай; так что я ждала и ждала. В комнате Ошо было очень холодно. В последние годы Ошо любил температуру двенадцать градусов Цельсия. Куда бы Ошо ни переезжал, я чувствовала слабое благоухание камфоры или ментола. Этот аромат был в комнате и в тот день. Ошо был неожиданно здесь, проходя через комнату к своему креслу. Он негромко засмеялся и поздоровался. В этот момент я совершенно забыла ситуацию с чаем и подала ему чашку. Он выпил его, как будто это был самый лучший чай, который он когда-либо пил и ничего не сказал, и только много позже он заметил, что я могла бы наливать чай после того, как он выйдет из ванной, а не до того. Я была поражена его скромностью. Он легко мог сказать: «Эй! Холодный чай. Сделай мне другой». Любой бы сделал так. Но он сделал все так, что я даже не почувствовала смущения. На самом деле, я поняла, что случилось, только позднее. «Возлюбленный Мастер, как человек дзен пьет чай?» Ошо: «Для человека дзен, все является священным, даже выпить чашку чая. Что бы он ни делал, он делает это так, как будто находится в святом месте». Ошо получал сутру или вопросы для дискурса около 7.45 утра. Он начинал дискурс в 8 часов утра. Я читала ему вопросы, он выбирал некоторые и подбирал несколько шуток, которые подходили к ним. Чтение вопросов или сутр иногда так меня трогало, что я начинала плакать. Я вспоминаю один раз, когда слезы текли потоком по моему лицу и я не могла говорить. Я сидела у его ног и смотрела на него, а он ждал, пока я продолжу. Он специально повернул голову от меня и, не видя его глаз, я смогла собраться. Я училась, что я не тело, не ум, но «не мои эмоции», это было более трудно. Когда приходили слезы, я чувствовала, как они катятся по моему лицу и иногда я чувствовала себя отделенной, но была бессильна что-либо сделать. Для меня это всегда было трудным испытанием быть в такой ситуации без вмешательства моих эмоций. Он сказал однажды обо мне, что я совершенный тип плачущей. Было несколько случаев, когда Маниша, которая читала сутры и вопросы на дискурсах, заболевала, а потом Вимал, который ее заменял, тоже заболевал. Несмотря на трудности, кто же будет читать (Ошо всегда предпочитал, чтобы читал английский голос) Ошо говорил: «Не Четана и не Вивек — они всегда плачут». Зная как близки были Ошо и Вивек в течение многих лет, мне было забавно видеть, что ее отъезд совсем не изменил его. Он продолжал жить, как будто ничего не случилось. Я никогда не видела человеческое существо, которое бы совершенно не изменялось новыми ситуациями вокруг него. У него были вибрации и живость, которые никогда не менялись. Не было настроений, просто постоянная река бытия. Я видела, как это случалось со многими, многими людьми, так что это не только мое впечатление, что когда вы делаете что-то перед Ошо, самосознание человека становится таким огромным, что трудно даже просто ходить. Он настолько спокоен, полон грации, настолько присутствует, что он действует как зеркало. Просто открыть дверь — неожиданно я сталкивалась со многими трудностями: выбрать правильное время, чтобы не ударить его дверью в лицо, какой рукой, правой или левой, кланяться ли ему, когда он подойдет к двери. В то же время это не вызывало напряжения, потому что Ошо был так расслаблен, что это просто давало вам хорошую возможность взглянуть на себя, когда вы делали что-то сознательно в первый раз. Когда я начала совершать каждое действие сознательно, я чувствовала себя немного неуклюже. Привычка делать вещи механически производит гораздо более гладкие действия. Когда я передавала Ошо стакан воды и при этом присутствовало сознание, это было несравненным подарком быть близко к нему. Может быть это не кажется чем-то большим, но начать жить сознательно, для меня это самый ценный дар, который я когда-либо получала. В тот день, когда Вивек позвонила и сказала, что она возвращается, Лакшми, взволнованная, примчалась в столовую, где Ошо в этот момент обедал, и сказала, что Вивек едет назад. Ошо в это время разговаривал со мной; он повернулся, поблагодарил Лакшми за сообщение и потом продолжал то, что он говорил мне, не пропустив ни кусочка. Я была ошеломлена — ни следа эмоции, ни искры в его глазах. Он был живым примером того, о чем он нам говорил — любить без приклеивания и жить в моменте. Насколько много Мастер видит, когда он смотрит на нас? Проверяет ли он нашу ауру? Читает ли он наши мысли? Я думаю нет. Но, конечно, он видит вещи, которые я не могу видеть. Однажды утром я сопровождала Ошо на дискурс. Я зашла за ним в его комнату в 8 часов, шла за ним по коридору Аудитории ЧжуаньЦзы, потом я села там и слушала, как он говорил в течение часа. Я чувствовала, что медитация была особенно сильной для меня в то утро. Час прошел как две минуты и я чувствовала, что случилось что-то большее, чем обычно. Я шла назад по коридору прямо перед ним. Когда я открывала дверь и он проходил мимо, чтобы войти в свою комнату, он спросил: «Где ты была, Четана?» Я подумала про себя: «О! Он забыл, что я сопровождала его на дискурс. Он должно быть выпал из пространства». Я ответила: «Я была на дискурсе». Он как раз проходил мимо меня в этот момент и негромко рассмеялся. Когда он засмеялся, и я засмеялась. Я вспомнила, где я была. ••• Во время дискурсов, Ошо был магнетически притягателен и излучал харизму. Его глаза горели как огонь, его движения напоминали грациозностью дикую кошку. В те годы в Пуне его дни были заполнены: он читал сотню книг в неделю, работал со своей секретаршей Лакшми и кроме дискурса в 8 часов утра, был всегда даршан в 7 часов вечера. Он никогда не болел, и в эти годы он говорил об Иисусе, суфизме, дзене, Лао-цзы, Чжуань-цзы, даосизме, йоге, индуистских мистиках, хасидизме и Будде. Он говорил о каждой сутре Будды. Один комментарий по поводу Алмазной сутры звучит так: «Алмазная сутра для многих из вас покажется абсурдной, сумасшедшей. Она иррациональна, но не антирациональна. Это что-то за пределами разума; вот почему так трудно выразить ее в словах». Ошо говорил обо всех сутрах Будды на протяжении пяти лет. Они перемежались беседами о суфизме и вопросами учеников. В течение нескольких недель он совсем не выходил, потому что была вспышка ветряной оспы и выходить было слишком рисковано. Когда он прочитал последнюю сутру Будды, это был день полной луны Будды (полная луна в мае). Ошо сказал: «Будда родился, стал просветленным и умер в один и тот же день, по стечению обстоятельств этот день сегодня». Взаимоотношения Ошо со временем всегда были и есть за пределами тайны. В течение двух лет я редко выходила из дома. Просто стирка и утренние дискурсы так заполняли мой день, что я была переполнена. Иногда Ошо посылал мне приглашение прийти на даршан, потому что он говорил все меньше и меньше на даршанах и медленно, медленно более частыми становились энергетические даршаны. Когда Ошо давал даршан, он отвечал на вопросы о чьих-то проблемах. Он сидел и внимательно слушал, кто бы ни говорил, как будто это был единственный человек в мире для него, и потом он долго говорил, стараясь помочь с проблемой. После того, как несколько тысяч человек говорили о своих проблемах, ты начинаешь понимать, что проблем нет, или скорее их всего несколько, и эти несколько постоянно повторяются. Действительно, единственная проблема — это ум. Сколько же лет человек может слушать одни и те же вещи снова и снова? Сострадание Ошо и его терпение с нами всегда поражали меня. Мой последний «даршан со словами» произвел на меня самое сильное впечатление. И сейчас, спустя много лет, я погружаюсь в то чувство, которое я получила тогда и чувствую себя очищенной и напитавшейся. Я написала Ошо о какой-то большой драме, которая у меня была в то время. Я помню, что письмо заканчивалась словами, что я «кричу» о помощи. Я получила ответ: «Приходи на даршан». Я села перед ним. Он посмотрел на меня и спросил: «В чем дело?» Я посмотрела в его глаза и все исчезло. Я сказала: «Ни в чем», — засмеялась и коснулась его ноги. Он тихонько засмеялся и сказал: «Хорошо». С тех пор, когда я чувствую, что меня что-то тревожит, я останавливаюсь и спрашиваю себя, что действительно происходит, что это такое? В Такой Момент ничего не происходит, абсолютно ничего. Конечно, я не всегда помню это. Привычки ума и его способность создавать проблемы очень глубоки. Для меня всегда огромная тайна, как много раз мы «получаем» это и потом забываем. Иногда я свободна, как будда, и потом я соскальзываю назад и позволяю моему уму сделать меня своим рабом. Прошло почти два года, и у меня не было интереса к мужчинам. Это были самые счастливые и ровные годы моей жизни. Никаких проблем. Я была счастлива одна. Иногда, когда я шла к своей комнате, у меня возникало чувство волнения, как будто что-то ждало меня. Я думала: «Что это такое? Погрузилась ли я в середину охватившего меня романа, который я собираюсь дочитать?» Но там ничего не было, я просто ждала мгновения, чтобы остаться одна. Я чувствовала себя полностью реализованной. Однажды, когда я сидела на дискурсе, я удивилась, услышав как Ошо говорил обо мне в связи с тем, на каком пути находится ищущий здесь: «Вивек часто спрашивает меня: Четана остается одна и она выглядит такой счастливой.В чем секрет? Вивек не может понять, что человек может жить полностью один. Сейчас вся работа Четаны — это заниматься моей стиркой; это ее медитация. Она никогда не выходит, даже для того, чтобы поесть в столовой. Она приносит свою еду... как будто она совсем никем не интересуется». «Если вы можете наслаждаться своим одиночеством, тогда ваш путь — это медитация. Но если вы чувствуете, что всегда, когда вы связаны с людьми, когда вы вместе с людьми, вы чувствуете радость, веселость, упругость, вы чувствуете себя более живым, тогда, конечно, ваш путь — это любовь. Функция мастера в том, чтобы помочь вам найти в чем заключается ваша настоящая работа, какой вы тип» (Дхаммапада) Через несколько недель после этого дискурса в Пуне была эпидемия ветряной оспы и был слишком большой риск для Ошо выходить и говорить Впервые за много лет я была отрезана, я не могла видеть Ошо и я скучала без него. Я слушала кассету с дискурсом, на котором мне ясно сказали, что мой путь — это медитация и одиночество. Я захотела проверить то, что он говорил обо мне. Я хотела увидеть, действительно ли я так центрирована в одиночестве. Когда я выходила из ворот, человек, которого я видела раньше и который был известен как один из самых флиртующих в ашраме, крикнул мне: «Эй, как насчет свидания?» — и я сказала «да». Его имя было Татхагат, и для меня он выглядел как воин: мускулистый, с лицом как из битвы с длинными темными волосами до середины спины. Я «влюбилась» в него и это открыло дверь всем эмоциям, которых я не испытывала годами и считала, что с ними уже покончено. Ревность, гнев — назовите сами еще, все это было у меня. Я была снова на веселом пути по кругу. «Будьте в мире, но не будьте его частью», — Ошо говорил это много раз. Для меня это был еще один шанс попробовать. Я на самом деле жила как монахиня в течение последних двух лет. Я была блаженно счастлива, но как-то была слишком в безопасности, было слишком легко. Теперь я хотела попробовать пройти через старые драмы снова, но в этот раз наблюдая их с птичьего полета.
|
|
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ЭНЕРГЕТИЧЕСКИЕ ДАРШАНЫ ОШО стал просветленным 21 марта 1953года. С этого момента он искал людей, которые были бы способны понять его и искать свое собственное просветление. Он помог сотням тысяч людей на дороге самореализации. Я слышала как он говорил: «Поиск истины продолжается через много жизней. Человек достигает ее после стольких многих рождений. Те, кто ищут ее, думают, что после достижения они будут испытывать облегчение. Однако те, кто добился успеха и нашел ее, открывают, что их успех — это только начало новых мук без какого-либо облегчения когда-либо. Истина, однажды найденная, рождает новый труд». («В поисках чудесного») Он говорил о цветке, который должен распространять аромат; о дождевом облаке, которое нуждается в том, чтобы пролиться. Он странствовал постоянно в течение двадцати лет по Индии, ища своих учеников. В ответ в него бросали камни, обувь, ножи. Его здоровье было подорвано большим количеством путешествий по индийским железным дорогам, которые такие грязные и негигиеничные. Некоторые путешествия на поезде занимали по сорок восемь часов, и он был в поездах три четверти времени в течение этих тридцати лет. Он посетил каждую деревню и город в Индии, разговаривая с людьми и позже проводя медитационные лагеря. На этих лагерях, он проводил медитации и воодушевлял людей, чтобы они решились и попробовали то, о чем он говорил. Он создал новые медитации для современного человека, чей ум, как он говорил, так занят, что считает невозможным сидеть тихо. Эти медитации обычно включают стадию катарсиса, на которой можно выбросить подавленные эмоции, и джибберишь, когда уму дается полная возможность освободиться от всего своего сумасшествия, перед тем как сидеть тихо. Ошо помогал людям выбросить все свое сумасшествие. Они плакали, кричали, прыгали, вели себя как сумасшедшие, а он был с ними в пыли и жаре. В 1978-1979, в ашраме в Пуне начались энергетические даршаны. Это была возможность для всех саньясинов почувствовать «вкус» того, что я могу только назвать другим миром — миром магии. Даршаны проводились в круглой аудитории Чжуан-Цзы, и каждую ночь присутствовало примерно две сотни человек. Ошо сидел на стуле в одном конце и двенадцать медиумов сидело по правую руку от него. Когда каждый человек вызывался отдельно вперед для своего даршана, Ошо выбирал медиумов для этого человека. Ошо одно время называл своих медиумов «мостами». Мы обычно были на коленях за тем человеком, который просил о даршане; один медиум сидел впереди, держа его руки, и обычно кто-то поддерживал человека в том случае, если он опрокинется назад. После шарканий и усаживания воцарялась тишина, и потом слышался голос Ошо: «Все закройте глаза и идите тотально в это». Начиналась музыка — сумасшедшая музыка, и все присутствующие в аудитории начинали покачиваться и позволяли любому чувству в них подняться и двигаться через тело. Надо было быть очень специальным «гостем», чтобы сопротивляться уносящей вас приливной волне релаксации. Ошо касался энергетического центра на лбу (известного как третий глаз) медиума, а второй рукой касался третьего глаза человека, который пришел на даршан. Происходила передача энергии, так что для постороннего, могло показаться, что люди прикоснулись к проводам высокого напряжения. Была группа из нескольких сильных мужчин, которые помогали людям уйти, если они были неспособны идти самостоятельно, что было не такой уж редкостью. Во время этой части даршана, свет был погашен во всем ашраме, так что даже люди, которым не хватало места в аудитории, сидели в своих комнатах или снаружи у ворот, в саду — где бы то ни было, и все шесть акров ашрама присоединялись к энергетическому феномену, который излучал Ошо. Свет включался, когда музыка достигала крещендо, и тела танцевали, колебались; крики и смех заполняли пространство, а для некоторых людей молчание. Ошо говорил для всех о том, как он работает с нашей энергией: «Стать медиумом означает сдвиг энергии. И единственный возможный путь сдвинуть энергию, я говорю единственный путь, это через вашу сексуальную энергию. Ваша сексуальная энергия по-прежнему часть правого полушария, всем остальным завладела левая сторона». «Так что когда вы поглощаете мою энергию, будьте полностью сексуальны, чувственны. Вначале это будет выглядеть очень сексуально. Вскоре интенсивность достигнет такой точки, когда это начнет меняться, когда это начнет становится чем-то, чего вы раньше совсем не знали, чем-то, что можно назвать только духовным — но потом и только если вы полностью войдете в это. Если вы будете сдерживаться, появятся ваши табу и вы остановите себя, тогда это останется сексуальным, это никогда не станет духовным». «Все табу, все запрещения, должны быть отброшены; только тогда, при определенной интенсивности случается трансформация. Неожиданно вы брошены из левого полушария в правое — а правое полушариеэто полушарие мистиков». «Это первое, что нужно помнить. Второе, что нужно помнить: когда вы радостны, ваша энергия течет через других; когда вы печальны ,вы начинаете сосать энергию из других. Так что когда вы служите медиумом, будьте так радостны, экстатически радостны, как только возможно; только тогда начнется переполнение. Радость заразительна. Так что не будьте медиумом по обязанности; это должно быть радостное празднование»... «Это не маленький эксперимент, чтобы помочь гостю; это должно трансформировать все энергетическое поле коммуны». (»Не хотите ли присоединиться к танцу? «) Быть на принимающем конце этих рук с высоким напряжением было психоделическим переживанием. Казалось естественным осознавать энергию, которая выстреливает из сердечного центра (до этого я видела подобное только в комиксах про сверхчеловека). Иногда даже забавно. Однажды, когда я ехала на рикше, «сверхчеловеческий» луч неожиданно появился и поразил человека, который шел по улице. Даже не санньясина, а просто индийца, идущего по своим делам. Мой рикша просвистел мимо него и раньше даже, чем я могла увидеть его лицо, эпизод был исчерпан. Я никогда не спрашивала, что случилось, потому что это казалось в каком-то смысле нормальным. Это было что-то такое, что происходит, но я ничего для этого не делаю. Годы спустя Ошо сказал то, что подтвердило, что я не вообразила это. Я была в Америке, в Ражниш-пураме и в нашем медитационном зале проходила инициация в санньясу. Ошо сказал, что энергия на праздновании не очень высока, и он выберет несколько медиумов, чтобы, так сказать, оживить ее. Он сказал, что из груди медиумов будет вырываться луч света. Он посмотрел на меня, когда говорил это, и я кивнула, как будто говоря, да, я знаю. Но больше ничего не было сказано. Мое тело было как средство, и я никогда не знала, что будет следующим: песня на незнакомом языке, полет на близстоящее дерево, ощущение, что тебя тянут вверх в небо — я просто сидела осознавая все цвета и танцы энергии. Ощущение расширения, что мое тело заполняет не только пространство даршана, но весь ашрам —это становилось почти каждодневным переживанием. Отвечая на вопрос, много лет спустя, Ошо объяснил, что техника тантрической медитации, это почувствовать, что тело расширяется, до тех пор пока не заполнит все небо. Он говорил, что многие древние техники медитации случаются естественно для детей, и это происходит потому, что эта техника использовалась в прошлой жизни, и это сохранилось в подсознании. Когда я была ребенком, у меня часто было это переживание, когда я лежала в кровати, что моя голова расширяется до тех пор, пока не заполнит комнату. Иногда она вырастала такая большая, что я чувствовала, как будто я нахожусь снаружи дома, в небе. Это казалось совершенно естественным, и я была удивлена, когда обнаружила, что так происходит не у каждого. Это стало радостным переживанием на даршане. Мои родители однажды послали мне чек, так что я пошла в банк прямо после утреннего дискурса. Когда я сидела на скамейке, ожидая моей очереди, моя голова начала расширяться, пока не заполнила весь банк. В индийском банке такой же хаос и неразбериха, как на индийской улице, но я чувствовала себя полностью расслабленной. Я чувствовала себя великолепно, но я не могла двигаться. Женщина в банке, чувствуя, что со мной что-то происходит, взяла меня за руку и повела от окошечка к окошечку, потом отстояла в очереди за меня и отдала мне деньги. Обо мне позаботились. Мистические переживания или нет, деньги существуют для того, чтобы их тратить, и мне немедленно захотелось пойти по магазинам. Я взяла рикшу и поехала на Лакшми Роуд. Это самый оживленный и переполненный людьми район магазинов в городе. Но странно было, что когда я проходила, владельцы магазинов закрывали магазины и опускали шторы. Хлоп! Хлоп! Уличные торговцы хватали свой товар и убегали с улиц. Машины, рикши и бычьи повозки исчезли. Это было как в ковбойском фильме, прямо перед тем как банда врывается в город. Я уже больше не занимала всю вселенную, но чувствовала себя вне пространства и была слишком счастлива, чтобы чувствовать какую-нибудь тревогу, несмотря на то, что теперь я была единственным человеком на улице. Я шла по пустой улице, повернулась и увидела то, что двигалось за моей спиной, заполняя ее полностью: сотни орущих мужчин. Это были уличные беспорядки. И эта индийская толпа двигалась в моем направлении. Неожиданно передо мной остановился рикша. «Забирайся вовнутрь», — сказал водитель, — «ложись там, сзади. Чтобы тебя не было видно». Даже не спрашивая куда мне нужно ехать, он привез меня прямо к ашраму. Странность состояла в том, что все вокруг чувствовалось таким реальным, нормальным и естественным, как любая каждодневная активность. Вот почему это никогда не пугало. У меня никогда не было потребности говорить об этом с кем-то или иметь какое-то объяснение. Я рассказываю эти вещи просто для того, чтобы можно было немного почувствовать мою жизнь в то время. Ошо вполне определенно сказал, что эти «мистические переживания» не имеют значения в духовном смысле, они не помогают внутреннему росту. Только осознавание и медитация могут сделать это. В это время я чувствовала себя очень защищенной, я чувствовала заботу о себе. Вивек часто подходила ко мне и спрашивала от Ошо, как я чувствую себя, что происходит со мной. Это помогало мне остановиться на мгновение и отметить, что происходит. То есть я начинала осознавать куда движется моя энергия. Этот специальный «взгляд» на себя, действовал как стоп-кадр в кино, и помогал мне понять, что происходило потом. Когда заканчивался каждый индивидуальный даршан, Ошо возвращал нас назад очень мягко. «Теперь медленно возвращайтесь. Возвращайтесь». Было удивительно как по-разному чувствовал себя каждый. Даже с закрытыми глазами я знала какой медиум находится рядом со мной. Иногда у мужчины была мягкая энергия как у женщины, старый человек иногда чувствовался как ребенок. Это был светлый, полный игры танец. Однако иногда случалось, что старые привычки ума проникали и старались найти проблему, например: «Почему Ошо использует этого медиума, а не меня?» Однажды, когда «Почему она?» — двигалось через мой ум, он остановился и посмотрел мне прямо в глаза, и я поймала ее, мысль застыла — она и сейчас заморожена. Я думаю, что Ошо не только делился энергией с нами, чтобы мы могли поймать отблеск того, что возможно за пределами называемого нами жизнью, но давал нам великую возможность научиться тому, что мы мастера наших собственных эмоций. Не подавляя эмоций, я могла видеть их и поднимать их выше, за пределы ревности в празднование и экстаз. Было возможно повернуть темные эмоции в светлые. Мне только нужно было сознательно отбросить голос в голове и вскинуть мои руки к небу, и я чувствовала, как на меня проливается золотой дождь. Однажды случилось так, что я почувствовала, что я потеряла «умение» медитировать. День за днем я чувствовала себя счастливой, я чувствовала как будто я летаю, но неожиданно однажды я почувствовала, что я не могу настроиться на это. Я потеряла это! Когда начался энергетический даршан, я чувствовала скуку и была закрыта, я чувствовала, что мое празднование фальшиво, и я не могу почувствовать ни одно из тех эйфорических состояний, которые я знала раньше. После того, как это случилось несколько раз, я начала чувствовать печаль и думала, что я никогда больше не буду медитировать. Мой ум терпеливо ждал этой возможности, как стервятник, и прыгнул на меня изо всех сил: «Конечно, это (медитация) было только воображением!»слышался громкий голос и он повторял себя снова и снова — он был в хорошей форме! Я вообще была рассержена, что я не могу «включить» магическое чувство. Я чувствовала, как будто не в моей власти включить его, и я чувствовала себя обманутой. У меня было ощущение, как будто его забрали от меня. Я думала, что Ошо должно быть применяет свою магию к кому-нибудь другому, и поэтому я точно не собиралась просить его о помощи. Я решила умереть. Я планировала пойти в горы и сидеть там, пока я не умру. Пуна находится на плато и окружена горами. Их видно с любого места, в летнюю ночь — это черные силуэты на фоне розоватого зарева неба со смогом. Я выбрала дорогу к черным скалам, шла около часа, а потом дорога кончилась. Я возвратилась к ашраму, выбрала другую дорогу — и оказалась у ворот фабрики! Приходя в отчаянье, я попыталась снова. Дорога, которую я выбрала, кончалась группой скал, за которыми была пустошь, а в отдалении мне были видны огни деревни. За ними горы. Я чувствовала, как будто я в суфийской притче. Я помнила, как Ошо говорил, что мастер забирает у ученика все и меня поразило, что он забрал даже самоубийство. Это меня рассердило. Стоя в темноте — некуда идти, нечего делать, я видела абсурдность всего представления и смеялась над собой. Я дотянула всю драму до ее смехотворного конца, и теперь оставалось только одно — пойти домой и лечь спать. Потом я представила, что я снимаю мой ум, как шляпу, и оставляю его на скале. Каждый раз, когда мне в голову приходила мысль, я возвращалась к скале, оставляла ее и снова пускалась в путь. Вскоре я раскачиваясь, удалялась от баньяновых деревьев, и танцевала всю дорогу назад к ашраму. Каждый вечер в течение двух лет я ходила на даршан. Позже я слышала как Ошо сказал: «Раньше я прикасался к третьему глазу людей пальцами, но мне пришлось прекратить это, по той простой причине, что я осознал, что стимулирование третьего глаза снаружи, хорошо, если человек продолжает медитировать, продолжает наблюдать — тогда первое переживание, идущее снаружи, вскоре станет его внутренним опытом. Но глупость человека такова, что когда я прекращаю стимулировать ваш третий глаз, вы прекращаете медитировать. Вы скорее начинаете просить больше и больше об энергетических встречах со мной, потому что вам не нужно ничего делать. «Я также начал осознавать, что для разных людей, необходимо разное количество и качество энергии снаружи — а это очень трудно решить. Иногда кто-то полностью падает в кому; слишком сильный шок. А иногда человек настолько замедленный, что ничего не происходит». (Восставший», 1987) Моя любовь с Татхагатом была по-прежнему свежая и волнующая, и потом Риши вернулся на несколько недель в мою жизнь, и некоторое время я была счастлива и переполнена тем, что мне посчастливилось любить двоих мужчин. Однажды, в то время, которое на Востоке известно как сандья-промежуток, когда день переходит в ночь, я стояла на крыше и наблюдала за полетом журавлей, которые летели на фоне садящегося солнца на ночь к своим гнездам на реке, и неожиданно пришла печаль. У меня было все, что я возможно хотела, но у меня было все равно это назойливое чувство: «Нет, это не то, есть что-то большее». Дни проходили за днями, но Татхагат и я не могли дать друг другу то, что мы хотели. Я не знала тогда, что другой человек не может дать того, чего нет в тебе самом. То, по чему я тосковала, было во мне, это знание себя — все остальные желания всегда будут неудовлетворенными. м больше времени мы проводили вместе, тем больше я требовала и я ревновала каждый раз, когда он бросал взгляд на другую женщину. Я решила, что с этим человеком я превзойду ревность, но я просто застряла на модели поведения, которая постоянно играла мелодию в моей голове, которая называется самоистязание. Я написала Ошо о моих попытках преодолеть ревность, о том, как я становлюсь несчастной. Я получила ответ: «Этим путем не выйти за пределы ревности. Оставь его и будь одна». Так что я закончила свою любовную связь и каждую ночь сидела на крыше в «медитации». Но я не могла медитировать. Я ожидала сатори. Это звучало так: «Ну хорошо, я оставила своего друга, где же моя награда? Где же блаженство?» Через неделю Вивек принесла мне весть, что Ошо увидел на дискурсе, что «я, очевидно, совершенно расстроена из-за него. Возвращайся к своему другу». Я вернулась к нему, но с гораздо большей осознанностью. К чему же я на самом деле вернулась? К счастью, его виза заканчивалась, и ему пришлось уехать. Я поехала вместе с ним в Бомбей, проводить его на самолет. Я должна была устроить ему хорошие проводы. Это был первый раз, когда я уехала от Ошо. Мы остановились в пятизвездочном отеле «Оберой», и в день нашего приезда, в лифте, лифтер заметив нашу одежду и малы, повернулся к нам и сказал: «О! Кто-то бросил нож в вашего гуру этим утром! « Мы бросились звонить в ашрам. Это было правдой. Была попытка покушения на жизнь Ошо во время утреннего дискурса. Неожиданно все, друг, праздники в Бомбее, все стало казаться тщетным. Что я делаю здесь, в Бомбее? Гоняюсь за снами. Индуистский фанатик встал во время беседы и бросил нож в Ошо. В это утро в аудитории было двадцать полицейских в штатском. Информация о готовящемся покушении просочилась, и полицейские прибыли, чтобы «защитить» Ошо. По крайней мере это то, что говорили они. Все оказалось наоборот. Было две тысячи свидетелей его атаки, включая полицию. Этот человек, Вилас Туп, был арестован и уведен. Потом он был освобожден совершенно невредимый. Судья сказал, что поскольку Ошо продолжал дискурс, попытки покушения на жизнь не было! То, что Ошо не прекратил говорить, когда в него был брошен нож, говорит кое-что о его спокойствии и сконцентрированности. Я наблюдала его однажды близко, когда человек сидящий у его ног, который должен был принимать санньясу, неожиданно вскочил, угрожающе поднял вверх руки и закричал, что он послан Иисусом. У Ошо не дрогнул ни один мускул. Он сидел, расслабленный и только немного улыбнулся и сказал «очень хорошо» в сторону сдвинувшегося. Я помню, что в 1980 Ошо много говорил о политиканах и о том, какие они коррумпированные и хитрые. Я не могла на самом деле поверить, что это правда. Мои обусловленности состояли в том, что я думала, что тот, кто правит страной, хороший человек; может быть, случаются какие-то ошибки, но в принципе он должен быть хорошим человеком. Мне пришлось учиться на собственном опыте. С ноября 1985 по январь 1990 я была свидетелем того, как невинный человек медленно умирал от отравления, которое было совершено по приказу правительства Соединенных Штатов. И я сама в наручниках и цепях, в американской тюрьме за фиктивное преступление. Ошо, как и любой гений, на годы впереди своего времени. То, что он говорит, трудно переварить. Это всегда требует времени. Терпение Мастера должно быть феноменальным. Каким же оно должно быть, если он говорит с людьми день за днем и знает, что они не понимают? Видеть на их лицах, что они спят днем и могут понять только один процент из того, что он говорит; и все равно продолжать пытаться говорить им. Ошо говорил в течение тридцати лет. Иногда он давал пять дискурсов в день. В конце 1980 Ошо начал говорить о новой коммуне. Мы в то время собирались переехать в Кутч, в Индии. Он говорил нам, что в коммуне будет пятизвездочный отель, два озера, торговый центр, дискотека, условия для проживания двадцати тысяч человек... Мы от всего сердца смеялись. Это казалось таким невозможным. «В новой коммуне...» это стало дежурной фразой, были даже сделаны футболки и бейсбольные шапочки с этими словами. К счастью для нас, нас не заставили съесть наши слова, потому что все сбылось! В конце семидесятых в Пуне, он говорил каждое утро. Его дискурсы были полностью спонтанны, какими они были всегда. Я никогда не понимала, почему ни один журналист никогда не отметил этого факта. 8 часов утра. Он идет в аудиторию и говорит от полутора до двух часов. Он говорил, что даже он не знает о чем он будет говорить дальше, и как мы сидим и слушаем его речь, так и он. Его слова дословно записываются и становятся книгой. С его именем сейчас вышло семьсот книг. В эти ранние годы (1975-81) многие люди с Ошо, были как и я молодые «дети цветов» шестидесятых. Длинные волосы, развевающиеся одежды, отсутствие нижнего белья, наши обусловленности только начинали трескаться, наше сознание росло и мы обладали определенной невинностью. Может быть, мы не были очень связаны с миром, очень укоренены. Мы были детьми нового мира духовных измерений. В начале 1981 я сидела на дискурсе, и без всякой причины я плакала и плакала. Я сидела с заплаканным лицом, не стесняясь, и у меня текло из глаз и из носа. Я плакала, не зная почему, примерно неделю. Это всегда тайна для меня насколько какая-то часть человека осознает событие до того, как оно случится. В начале 1981 у Ошо начались серьезные проблемы со спиной, и специалист из Англии приехал лечить его. Однако его спина не поправилась и он не мог давать дискурсы или даршаны несколько недель. Это было начало трехлетнего периода молчания. Когда он снова смог передвигаться, он сидел с нами каждое утро, а музыканты в это время играли. Люди говорят мне, что музыка была очень красивая, и что это было особое время. Но это было потеряно для меня. Я была полна страха, что что-то ужасное должно случиться. Это случилось. Ошо поехал в Америку.
|
|
ГЛАВА ПЯТАЯ. США — ЗАМОК 1 ИЮНЯ, 1981, НЬЮ-ЙОРК. Ошо покидал Индию вместе с двадцатью санньясинами. Говоря до свидания, его санньясины стояли с руками, сложенными в намасте, около его двери и по дороге через ашрам. Он уезжал в мерседесе с Вивек и доктором Девараджем. Вивек, хрупкостью подобная ребенку, которая иногда камуфлировала ее силу характера и способность командовать любой ситуацией, и Деварадж — высокий, элегантный, с серебряными волосами составляли интересную пару. Я уезжала час спустя, и это стало моим первым переживанием чувства, что смерть коммуны совершилась. В каком-то смысле так и было, потому что она никогда не стала прежней снова. И как это могло быть? Коммуна чувствовалась как одна энергия, одно тело; мы вместе участвовали в наших энергетических даршанах и наших медитациях. То, что мы теперь будем рассеяны по всему свету, печалило меня. Моей дорогой не были просто блаженные медитации, магически приготовленные; одеяния из длинных развевающих одежд, отсутствие осознания и заботы о том, что происходит во всем остальном мире. Алмаз моего внутреннего мира проходил огранку и огранка ощущалась как хирургическая операция. На рейсе Пан Ам Ошо, Деварадж и Вивек с кухаркой и уборщицей Ошо Нирупой, занимали весь верхний этаж, который был салоном первого класса. Это был первый раз, когда Ошо был вне своих, близких к стерильным условий жизни в Пуне. Мы сделали все что было в наших силах, чтобы убрать салон и покрыли все сидения белым материалом, в попытке уменьшить любой запах духов и сигарет, оставшийся от прежних пассажиров. Новизна ситуации — сидеть в самолете вместе с Ошо, направляющимся из всех возможных мест в Америку, была волнующа, несмотря на полное слез прощание с Индией и всеми моими друзьями. Два брата, которые обучали карате в Пуне, оказались фотографами. Они сообщали нам все сплетни сверху и сновали вверх и вниз, щелкая Ошо, делающего всевозможные невообразимые вещи, как, например, пьющего шампанское. Ну, по крайней мере, держащего стакан. Шила была здесь. Она должна была быть секретарем Ошо во время посещения Америки. Она оскорбила стюарда, а затем перекинулась на одну из стюардесс и через несколько минут вся команда, обслуживающая второй класс, была нашими врагами. Она попыталась объяснить, что она не хотела оскорбить стюарда, назвав его еврейским парнем; что она замужем за евреем, она сама... слишком поздно. Ее грубый язык сделал свое дело. Для меня это было типично для характера и личности Шилы. Она была необработанным алмазом. Мое понимание Ошо и того, как он работает с людьми, состоит в том, что он видит вне пределов личности. Он видит наш потенциал, нашу буддовость, и он доверяет нашим высшим возможностям. «Я доверяю моей любви», — я слышала как он говорил, — «я доверяю, что моя любовь трансформирует вас». В нью-йоркском аэропорту нас встречала Сушила. И ее личность, и ее физический облик заслужили ей имя матери-земли; она очень прямая и достаточно крепкий орешек. Я встречала ее только в аэропортах. В этих случаях создается впечатление, что она начальник отдела таможни и багажа. Все носильщики работают на нее и, когда приходит время заполнять таможенные декларации, она одновременно везде. Такое беспокойство идти вместе с Ошо через хаос аэропорта и стараться защитить его от запахов, которые могли бы вызвать приступ астмы. В Пуне я знала, что приступ может быть от малейшего запаха духов, или однажды от запаха материала новых штор. Он был очень хрупок в теле, особенно сейчас с болью в спине. Что мы будем делать, если власти остановят его и заставят некоторое время ждать? Но все это беспокойство никак не отражалось на Ошо. Он спокойно шел через аэропорт, не смотря ни влево, ни вправо. Я подумала, что он так удовлетворен и расслаблен в себе самом, что окружение никогда не касается его. Вышли из аэропорта. Нью-Йорк! Я не верю! Путь в Нью-Джерси был достаточным потрясением. На улицах не было людей, не было даже бродячей собаки, мили и мили домов и машин без признаков жизни. Небо было спокойным и серым, без облаков, без солнца. Это было прямой противоположностью Индии, где посредине перенаселенности и нищеты билось сердце полное жизни и цвета. Я взглянула на заброшенные улицы Нью-Джерси, и на мгновение меня охватила паника, потому что мне вдруг пришло в голову, что был атомный взрыв и все мертвы. Мы поехали по извилистой дороге вверх по холму, через сосновый лес и прибыли в замок. По той же извилистой, лесной дороге был путь к монастырю; он был прямо перед воротами замка, и монахи бродили в лесу в своих белых рясах. Все было прямо из сказки братьев Гримм, посреди пригорода Нью-Джерси. Усталая и потрясенная, я сидела на лугу вместе с группой в тридцать санньясинов. Пока мы ждали прибытия Ошо, мы все свалились кучей и уснули. Потом кто-то закричал, что он едет, и мы подняли наши сонные тела и сложили руки в намасте. Все было таким новым. Я с трудом осознавала, что я была вместе с Ошо на самолете; я сидела на лугу и ждала его появления в первый раз. Много лет в Пуне мы видели Ошо только в одеждах одного стиля — белые и прямые сверху донизу. Я проводила много часов отглаживая острые как нож складки на рукавах, так как это была единственная деталь. Теперь, на нем была длинная вязаная куртка на робе с черно-белой каймой по краю и черная вязаная шляпа. Он выглядел всегда таким радостным, что может видеть всех; его глаза искрились и он улыбнулся, когда сделал намасте всем нам, и прошел так грациозно к каменным ступенькам ведущим ко входу. Он посидел несколько минут с нами на лугу с закрытыми глазами... Это было напоминанием для меня, что в Индии или в Америке, когда мои глаза закрыты, я в том же самом месте. Я несла тишину моей медитации в ашраме в Индии внутри меня. Когда мой ум спокоен, нет стран, нет даже мира. Комната Ошо все еще перестраивалась, и временно он должен был жить в двух маленьких комнатах на самом верху замка, куда он мог подниматься на лифте. Меня испортила Пуна, где у меня была безукоризненная комната для стирки, такая тихая и отделенная от сутолки и суматохи Ашрама. На самом деле никому даже не разрешалось входить в мою комнату для стирки. Должно быть я чувствовала себя примадонной, потому что теперь я была в ужасе, когда обнаружила, что моя комната для стирки находится в подвале. Хотя часть была очищена, подвал есть подвал, он был полон мусора и паутины. Периодически, трубы, которые проходили в подвале, лопались и извергали душ из пара или газа. У меня начался катарсис, когда я обнаружила, что нет даже ведра, но я была своевременно позабавлена чудесами современного мира, когда в тот же день прибыло не только ведро, но и стиральная машина. Я установила свою стиральную линию в башне замка. Проходя по лестнице, где гулял ветер, я много раз вспоминала, как я поднималась на башню собора Нотр Дам в Париже (нет, не как горбун). В определенные моменты поднимаясь и спускаясь по таким лестницам (в Лондоне тоже было несколько станций метро, в которых был тот же самый эффект), голос в моей голове говорил: «Эта лестница в бесконечность; она никогда не кончится». И всегда, на мгновение, я верила в это и видела свою жизнь растянувшейся передо мной, вечно на этих ступенях. Но потом, последний поворот, по узкой лестнице, ветер вокруг и я натыкаюсь на тяжелую деревянную дверь и стою на вершине башни. Подо мной море зеленых полей и домов, а потом огромный раскинувшийся туман и в тумане плавает другая планета, называемая Город Нью-Йорк. Я вижу это так ясно, и небо розовато-оранжевое тлеет за ним. Ошо исследовал и экспериментировал со своей новой американской жизнью с детским энтузиазмом. Он много лет ел одну и ту же еду — рис, дал (горох) и три сорта овощей. За его диетой всегда тщательно следили, для того, чтобы диабет, от которого он страдал, был под контролем. Деварадж сидел на кухне и взвешивал каждый грамм пищи, чтобы подсчитать калории. Мне было трудно понять хрупкое здоровье Ошо. Я вспоминаю, что когда я в Лондоне сидела в белом туннеле, в медитационном центре, я первый раз увидела фотографию руки Ошо. Я заметила тогда, что он не может быть просветленным, потому что у него такая короткая линия жизни. Это должно быть христианская обусловленность заставляла меня думать, что просветление означает, что человек становится бессмертным. Так что для нас было большой новостью, что Ошо экспериментирует с новой едой — американским геркулесом, омлетами и однажды даже спагетти, которые он вернул нетронутыми, сказав, что они напоминают индийских червей. Он немного смотрел телевизор и совершил несколько путешествий в Нью-Йорк. Ошо исследовал весь замок и оказывался в самых неожиданных местах, улыбаясь, когда мы застывали в шоке, никогда не видя, чтобы он куда-то шел, кроме как сесть в свое кресло в Будда холле. Он зашел в мою прачечную в подвале. Когда я повернулась и увидела его стоящим в дверях, я была так удивлена, что поставила горячий утюг прямо себе на руку. Итальянская Анаша, которой не повезло оказаться в правильном месте в правильное время, чтобы увидеть Ошо во время его прогулок по замку, написала ему письмо, спрашивая, не избегает ли он ее? Когда он навестил ее, во время уборки, он любяще обнял ее за талию. Ошо был всегда так далеко от нас, всегда Будда, который говорил с нами с подиума или помогал нам двигаться в незнакомые реальности во время энергетических даршанов, что это было экстраординарным для нас. Он продолжал везде появляться неожиданно, и я обнаружила, что я стала более осознанной в течение дня, я вспоминала дзенские истории о мастерах, которые неожиданно появлялись с палкой и ударяли ученика — разве что у Ошо не было палки, а просто любящая улыбка. Но я никогда не могла удивить его и я спросила его однажды, был он когда-нибудь удивлен? Ошо ответил: «Нет того, кто мог бы удивиться. Я отсутствую, также, как если бы я был мертвым, только с одной разницей...сейчас мое отсутствие имеет тело, а потом мое отсутствие не будет иметь тело». Я была в состоянии удивления или скорее в состоянии постоянного шока по поводу перемены обстановки. Я скучала по коммуне, несмотря на то, что я имела счастье быть вместе с Ошо. Америка всегда казалась мне нерожденной; я всегда чувствовала ее несформированной, как зародыш, у которого еще нет души, в то время как Индия ощущалась древней и пропитанной магией. Мой опыт с телевизором показывал, что это одновременно опасно и опасно привязанностью, как наркотик. Первые несколько дней, когда я смотрела телевизор, я просыпалась каждую ночь крича от кошмаров. Однажды я разбудила всех в замке, и когда я открыла глаза, Нирупа легко поглаживала меня по голове, приговаривая: «Все в порядке, все в порядке». Я прекратила смотреть телевизор, и я не удивляюсь, что умы людей настолько забиты чепухой и насилием из-за телевизора. Я сидела одна в башне с закрытыми глазами, но медитация не была такой глубокой для меня. Воздух вокруг больше способствовал тому, чтобы влюбиться. Почти каждый в замке влюбился. У Вивек и у меня была любовная связь с одним и тем же человеком, но не было ссор, не было ревности. На самом деле мы смеялись по этому поводу. Я знаю, что «обычно» это считается странным, даже есть подозрение, что человек на самом деле не любит, если нет ревности. Но я училась тому, что верно противоположное. Там, где есть ревность, нет любви. Именно здесь, Анандо, которую я впервые встретила в медитационном центре в Лондоне, и Деварадж, доктор Ошо, встретились, и началась любовь, которая длилась много лет. В последние шесть лет я носила бесформенные оранжевые робы, так же как и все другие. Теперь было время приспосабливаться к новому окружению. Наша одежда по-прежнему была цвета восходящего солнца и мы носили наши малы, но теперь мы носили «американскую одежду». В моем случае это была панковская одежда, на которой были молнии на коленях, плечах и многих других частях моей анатомии, молнии, которые могли быть расстегнуты. Я уверена, что мы выглядели достаточно дико, когда мы исследовали наш новый район маленькими группами, приходя в волнение и смеясь по поводу всего, что мы видели. Мы на самом деле прибыли из другого мира. Ошо начал брать уроки вождения. Шила и ее новый муж Джейананда приехали однажды на черном роллс-ройсе с откидывающимся верхом. Ошо сошел вниз по ступеням замка вместе с Вивек и надел черные русские шляпы а ля Гурджиев на трех пассажиров. Он сел за руль. Автомобиль поехал вниз с холма, при этом верх все время поднимался и опускался, вверх и вниз, потому что Ошо, пока они ехали, пробовал все кнопки. Мы, зрители, были в шоке, потому что мы никак не ожидали, что он будет править сам! Должно быть прошло лет двадцать с тех пор как он водил машину, и это была маленькая индийская машина и он ездил по другой стороне дороги, в Индии. Но какой прекрасный вид! Каждый день Ошо приглашал двоих человек проехаться с ним и Вивек. Для некоторых пассажиров это было гораздо больше, чем они ожидали, и они возвращались потрясенные и с белыми лицами. Больше одного раза Вивек просила крепкое виски, после ее возвращения в замок, чтобы успокоить нервы. Ошо любил ездить быстро. Забывая, что он был единственный человек на дороге действительно «проснувшийся» и, следовательно, в большей безопасности, чем кто-нибудь еще,а у его пассажиров перехватывало дыхание и раздавались приглушенные крики, когда он широким движением брал поворот. И он всегда двигался по самой быстрой части дороги. Не раз Ошо говорил, что в машине; слишком много страха. Однажды он остановил машину и сказал, что если люди не расслабятся, он совсем прекратит вести машину. Сидящий сзади водитель сказал: «Но вы только что чуть не столкнулись с машиной!» — и он ответил: «Это ваше суждение! « Нирджун — мужественная шестидесятилетняя женщина, которая готовила для Ошо, описывала свою поездку в темную, ветренную ночь как самое радостное переживание своей жизни. Позже Ошо сказал, что она была единственным человеком , который действительно присутствовал. Поскольку Ошо уезжал два раза в день на прогулку на машине, мы обычно сидели на поляне, рядом с кустом гортензии, усыпанным голубыми цветами, в начале каменной лестницы, и провожали его музыкой. Там был Ниведано, темный и таинственный бразилец, который был тогда молодым санньясином. Годами позже, по-прежнему играя музыку для Ошо, он проявил свой другой талант —умение строить водопады. Там был Говиндас, бледный немец, который играл на ситаре так же хорошо, как любой индиец, и Яшу, испанская цыганка, которая одновременно играла на двух флейтах, ей аккомпанировала ее трехлетняя дочь Кавиа на колокольчиках. Рупеш (играл для Ошо на табле) был динамомашиной энергии, и я была настолько рада видеть его, когда он приехал, что я прыгнула на него с таким энтузиазмом, что сломала себе передний зуб о его голову. Наши соседи-монахи слышали музыку и сходили с ума. Они обвиняли нас в практиковании черной магии и совершении «ритуальных жертвоприношений». Шила теперь прочно заняла позицию секретаря Ошо, и Лакшми, которая делала эту работу в Индии, была свободна; Ошо посоветовал ей расслабиться и ничего не делать. На самом деле, годом позже он сказал ей, что если бы она его послушалась, она бы к этому времени уже достигла просветления. Она попробовала играть вместе с музыкантами, у нее не получилось; она решила готовить. Увы, был уже вечер, когда она приготовила обед, так что это тоже не сработало. Бедная Лакшми. Тогда на празднике знакомства, который мы устраивали для местных жителей, она решила доказать, что она не хуже любого другого в поглощении алкоголя. Она напилась и упала под стол. Позже она решила действовать сама по себе, собрала небольшую группу последователей и попыталась начать новую коммуну Ошо. Окружению Мастера, когда ситуация изменяется, ничего не остается делать, как идти вместе с ней, потому что в существовании все постоянно меняется, и с Мастером акцент делается на принятие изменений. Для некоторых людей, которые в Пуне обладали определенной властью или престижем, оказалось невозможным приспособиться к их новым должностям. Некоторые пошли своей дорогой и группа-вокруг Ошо изменилась, в точности как после сильных ветров падают мертвые ветки с деревьев. После разговоров с Девараджем я поняла, что Шила не просто из удобства стала секретарем Ошо. Несмотря на то, что она была индийкой, она стала американской гражданкой, благодаря своему первому браку, и провела много времени в Америке. Но кроме этого было и другое и это началось на самом деле четыре или пять месяцев назад в Пуне. Деварадж написал книгу и в ней он говорит: Шила, с нашей активной или пассивной помощью стала «боссом». Это не значит, что однажды Бхагван сказал: «Ты самый лучший человек для этой работы». Он просто подтвердил, что она реально захватила это место. И любой другой выбор был бы наложением его воли на нас. В буддистском тексте это то, что называется «невыбирающее осознание». Просто «выбрать» кого-то было бы против всего метода его работы. Он жил в экспериментальной коммуне и ей для того, чтобы оставаться живой, необходимо было обладать собственной цельностью. Просто осуществить свой выбор против течения событий — это был не его путь. Он всегда шел вместе с потоком, полностью сдавшись тому, что существование предлагало ему, и на сто процентов давая ему поддержку, чтобы помочь в работе. Если существование привело Шилу на вершину, для этого должна быть какая-то причина; должно быть что-то, чему мы должны научиться с помощью этого — и как!» Так же как Ошо с полным доверием отдавал свою жизнь в руки своих врачей, он с полным доверием отдавал работу своей жизни в руки своей администрации. И хотя он всегда осознавал потенции — бессознательности и безобразности во всех непросветленных людях, он также осознавал потенции — сознательности и красоты во всех непросветленных людях. У него было полное доверие, что однажды, во всех нас, как бы много времени это не заняло, сознательность в конце концов рассеет бессознательность, как свет рассеивает тьму. (»Бхагван: Самый Безбожный и все же Самый Набожный человек», Джордж Меридит) Не думаю, что Ошо «выбирал» кого-то. Он не сидел на даршане или дискурсе, не смотрел вокруг, ищя человека с самой яркой аурой или самым большим потенциалом, не говорил: «Этот может стирать для меня, или он может для меня готовить...» Я думаю, если кто-то попадался у него на пути, он принимал этого человека с полным доверием. Например, я никогда не узнаю, потому что я никогда не спрашивала, Ошо или Вивек решили дать мне возможность делать стирку, и таким образом стать частью дома Ошо, но я подозреваю, что это была Вивек. Кажется, как будто «просто случайно» я и на правильном месте в правильное время. Лес, окружавший замок, был полон сосен и голубых елей, и ночью цикады пели так пронзительно и громко, что казалось лопнут стекла. Я видела однажды цикаду на стволе дерева; она была около пятнадцати сантиметров длиной и ослепительно зеленая. Я подумала, неудивительно, что они поют громко. Я любила спать в лесу. Алертность, которая вплеталась в сон, была похожа на животную. Всегда было — много звуков и шорохов листьев. Это немного пугало, но мне это нравилось тоже. Женщина, неизвестная никому, приехала из Германии. Она была фанатичной христианкой и распространяла в городе слухи об Ошо. Скоро ночью в замок стали приходить хулиганы. Они писали на стенах: «уезжайте домой...» и взрывали бумажные бомбы. Они издавали оглушительный шум и мы вскакивали со своих постелей, думая, что это взрываются настоящие бомбы. Они бросали камни в окна, сотрясая стекла. Мы начали сторожить, и я прекратила спать в лесу. С монахами, плывущими в утреннем тумане в их белых рясах, и машинами, полными кричащих хулиганов, я начинала чувствовать себя некомфортно. Мы занимались своими делами, никого не беспокоили, и все же люди не любили нас — хотя были и другие. Мы пробыли в замке три месяца. Шила большую часть времени была в отъезде, ища землю. Она наткнулась на Большое Грязное Ранчо в центральном Орегоне, 64000 акров бесплодной пустыни, на котором пасли слишком долго и его бросили умирать, так что последние пятьдесят лет его использовали только для уменьшения налогов. Шила купила Большое Грязное Ранчо, потому что она нашла его в годовщину смерти своего последнего мужа, и подписала бумаги в день его рождения! По крайней мере она так говорит.
|
|
ГЛАВА ШЕСТАЯ. РАДЖНИШПУРАМ АДЖНИШПУРАМ БЫЛ НЕ В АМЕРИКЕ. Это была страна сама по себе, без американской мечты. Может быть, поэтому американские политиканы пошли на нее войной. Мы летели через Америку, я, Ашиш, Арпита и Гайан. Ашиш — это волшебник дерева. Он не только мастер-плотник, он делал стулья Ошо и приводил в порядок все техническое или электрическое. Всегда слышится: «Ашиш, Ашиш, где Ашиш?» — когда надо что-нибудь закрепить или изобрести. И он очень здорово разговаривает руками, потому что он итальянец. Арпита всегда делала обувь Ошо. Она эксцентрична, рисует дзенские картины и обладает клоунской личностью, что выразилось позднее, когда она помогала в дизайне одежды Ошо. Гайан приехала в Нью-Джерси после того как Вивек позвонила ей в Германию и сказала: «Приезжай». Когда она приехала, Вивек встретила ее в аэропорту и сказала: «Я надеюсь, ты умеешь шить». Она умела, и она шила одежду Ошо все годы его «фантастического» гардероба. Она также и танцует, вы можете увидеть ее на видео в дни праздников на ранчо, ее длинные темные волосы развеваются, когда она озорно танцует вокруг Ошо на подиуме, в нашем медитационном зале Раджниш Мандир. Итак, мы летели через Америку вместе и приземлились в Орегоне, за двенадцать часов до предполагаемого прибытия Ошо. Я не помню ничего из полета, но я никогда не забуду длинный, длинный извилистый путь с горы к Большому Грязному. Мили и мили пыльных, высоких, острых сухих цветов и кактусов по сторонам дороги, освещаемых фарами машины. Зловещие, желтые, белые и серые. Трейлер Ошо и присоединенный к нему, который должен был стать нашим домом, кипели активностью, потому что как обычно мы работали наперегонки со временем. Мы не спали большую часть ночи, наводя последний глянец на занавески и занимаясь уборкой. Снаружи, зеленые газоны были как расстеленные ковры. Трейлер был полностью сделан из пластика — я никогда такого не видела. Если бы в него попала искра, он бы сгорел дотла всего за десять секунд! Трейлер Ошо был такой же как наш, только вместо ковра (из-за его аллергии), там везде был белый линолеум. Стены были покрыты пластиком имитирующим дерево. Мы, одиннадцать человек, должны были жить в одном трейлере, плюс комната для шитья. Деварадж, доктор и Девагит, дантист Ошо, были вместе в одной комнате. Они лучшее, что вышло из Британии в смысле юмора, со времен Монти Питона. Там была Нирупа, как с картины прерафаелитов, со своими длинными, до пояса золотыми волосами, и Харидас, высокий немец, выглядящий на пятнадцать лет моложе своих сорока четырех лет, который был одним из первых западных саньясинов Ошо. И шестидесятилетняя Нирджун, которая превосходила всех нас в своих бесконечных танцах в гостиной, под найденную нами новую западную музыку. У Вивек была своя комната в присоединенном трейлере, а у Ошо была гостиная, спальня и ванная комната. Было слишком темно, чтобы увидеть что-нибудь вокруг, так что я, усталая и в ворчливом настроении легла спать. Принимая душ на следующее утро, я выглянула из окна. Трейлер стоял в небольшой долине, а за нами была скала, такая огромная и величественная, что я выбежала наружу голая и мокрая и застыла в поклоне. Когда Ошо приехал в то утро, он увидел группу санньясинов, которые сидели на поляне рядом с трейлером и пели. Он сел вместе с ними в медитации, и его тишина была такой переполняющей, что музыка постепенно иссякла, и мы все сидели молча у подножья грубых, остроконечных скал. Ошо встал, посмотрел вокруг, а потом пошел к своему трейлеру и мы видели как он стоял на веранде, его рука на бедре. Он позже сказал, что он был поражен, что на такой большой территории совсем не было деревьев, он никогда раньше не видел «голый дом» — имея в виду отсутствия какого-то сада или любых растений. Это была действительно совершенная противоположность экзотическим и обильным джунглям, которые окружали его дом в Индии. Когда мы прибыли на землю Раджнишпурама, там было только два здания. Первые несколько месяцев был очень высокий дух пионеров. Мы прибыли в августе и была гонка, чтобы к зиме каждый жил в трейлере с центральным отоплением. Большинство людей жило в палатках, а температура зимой могла упасть до минус двенадцати. Мы ели все вместе, на столах, поставленных около одного из строений ранчо, и по мере того, как зима продолжалась, мы должны были скалывать лед со столов, иначе наши тарелки сколили нам на колени. У нас был баррель пива, спрятанный в пруду, потому что у нас не было холодильника, но наши совместные трапезы были замечательны. Мужчины и женщины были одеты одинаково: толстые стеганые куртки, джинсы, ковбойские шляпы и башмаки. Если несколько лет назад я думала, что санньясины мужчины выглядят слишком женственно, то теперь было наоборот. Крыша гостиной Ошо протекала, и было жалко смотреть, как он сидел в кресле, а по обеим сторонам были ведра, чтобы собирать воду. Комната была пуста за исключением низкого дубового стола и кресла. Его комната всегда была простой и без обычного загромождения мебелью. На стенах не было картин, орнаментов, в комнате не было других вещей, но пустота пластиковой комнаты не имела величия и дзенского качества комнаты из мрамора. Мне причиняло боль, видеть его в такой обстановке, хотя я заметила, что для него это не важно. Он был дома везде и я никогда не слышала от него жалоб на то, где и как он живет. Он принимал, что это то, с чем пришло существование, и я всегда чувствовала, что он благодарен, зная и доверяя, что мы в своей любви, делаем лучшее, что мы можем. Но это было не самое лучшее, что мы могли сделать и были начаты работы по строительству пристройки к трейлеру, которая должна была включать в себя жилище на случай чрезвычайных ситуаций и место для медицинского обслуживания, хотя я никогда не понимала, что имелось в виду под чрезвычайными ситуациями. Когда пристройка была закончена, девять месяцев спустя, она была такая великолепная, что Ошо хотел скорее переехать туда, вместо того, чтобы оставаться в своем пластиковом трейлере. Это вызвало много трений между Шилой и Вивек, потому что по каким-то причинам, Шила не хотела, чтобы он переезжал. Пристройка была построена Ричардом, другом Вивек и спальня была построена из деревянных панелей; ванная комната была самая лучшая, которую когда-либо имел Ошо — большая и с джакуззи. Длинный коридор вел к олимпийского размера бассейну, а в медицинской части была полностью оснащенная операционная с самым современным оборудованием. Вивек ранчо не нравилось с самого начала и она часто была несчастна и заболевала. Она также не стеснялась выражать свое настроение и однажды заявила по общей связи на всю коммуну, что она чувствует по поводу этой «бесплодной пустыни». Она сказала, что хотела бы сжечь дотла это долбанное место. Когда она была счастлива, это был самый экстатичный, похожий на ребенка человек, которого я когда-либо знала, но, если она была несчастна — ох, куда бы убежать. У нее был дар находить проблемы и видеть недостатки человека. Я находила бесполезным спорить, потому что у меня всегда было впечатление, что она права. Я думаю, что в критике всегда больше веса, чем в комплименте. Нирупа или я сопровождали Ошо в поездке, если Вивек не хотела ехать. Он иногда спрашивал как дела в коммуне Шилы. Для него это всегда была коммуна Шилы. Позже он говорил: «...Я даже не часть вашей коммуны; я просто турист, даже не постоянный житель. Этот дом не моя резиденция, просто дом для приезжих. У меня нет никакого статуса в вашей коммуне. Я не глава вашей коммуны, не начальник. Я никто... я хотел бы быть в красной робе, но я просто избегаю этого, чтобы было ясно, что я никоим образом не часть вас. И все же вы слушаете меня, у которого нет власти. Я не могу что-нибудь навязать вам, я не могу приказать вам, я не могу дать вам какие-то заповеди. Мои беседы, в точности это, только разговор. Я благодарен, что вы слушаете меня; принимаете вы то, что я говорю или нет, это ваше дело. Слушать их или нет, это ваше решение. Это никак не нарушает вашу индивидуальность». («Библия Раджниша») В эти ранние дни все шло очень хорошо, люди прибывали сотнями и город возникал в пустыни с фантастической скоростью. В течение года были готовы жилищные условия для тысячи постоянно проживающих и десяти тысяч приезжих, началось строительство аэропорта, отеля, диско, фермы, производящей овощи, медицинского центра, дамбы и столовой, достаточно большой, чтобы вместить всех. Когда он спрашивал меня как «коммуна Шилы», я отвечала, что я чувствую, как будто я «нахожусь в мире». Это не была жалоба, это просто показывало как все отличалось от тех дней, когда медитация была главным событием в нашей жизни. Шила не была медитирующей, и ее влияние на коммуну было в том, что работа, и только работа имеет значение. Через работу она могла доминировать над людьми, потому что у нее были свои уровни «хороших» работников, и она соответственно их вознаграждала. Медитация рассматривалась как трата времени зря, и даже в тех редких случаях, когда я медитировала, я сидела, а передо мной лежала книга, на случай, если ктонибудь войдет и «поймает» меня. Я потеряла перспективу важности медитации, и все годы, которые Ошо говорил о ней, были на какое-то время потеряны. Полетав высоко в небе Пуны, теперь я чувствовала себя очень на земле, ограниченной землей. Я была в другой «школе». Я думала, что теперь должно развиться другое направление моего существа, что, может быть, если бы мы все остались в Пуне, в наших робах и почти «сказочно воздушном» существовании, мы возможно все достигли бы просветления, но это нельзя было бы использовать для мира в практическом смысле. Я еще не знала, какими тяжелыми будут уроки. Но мое движение как санньясинки однако уже началось и не было пути назад. Быть с Мастером означает, что трудность воспринимается как вызов, как возможность посмотреть вовнутрь, на мое сопротивление возможности измениться. Первым приоритетом становится вырасти в осознавании. Ошо видел только Вивек, и каждый день занимался работой с Шилой. Время от времени он встречался с Нирупой, Девараджем и мной. Иногда у кого-нибудь был сон об Ошо и он был уверен, что Ошо посещал его во сне. Я спросила его позже на дискурсе об этом и он сказал: «Моя работа совершенно другого свойства. Я не хочу вторгаться в ничью жизнь; но вообще это делается, это может быть сделано: человек может покинуть тело, и пока кто-то другой спит, может работать над ним. Но это ущемление свободы человека, а я совершенно против любого ущемления, даже, если это делается для вашего блага, потому что свобода имеет высшую ценность». «Я уважаю вас такими какие вы есть, и из-за этого уважения я продолжаю вам говорить, что возможно гораздо большее. Но это не означает, что если вы не изменитесь, я не буду уважать вас. Это не означает, что если вы изменитесь, я буду уважать вас больше. Мое уважение остается постоянным, изменяетесь вы или нет, со мной вы или против меня. Я уважаю вашу человеческую природу, и я уважаю ваше понимание...» «...В вашей бессознательности, в вашем сне, я не хочу беспокоить вас. Мой подход, это чистое уважение индивидуума, уважение вашей сознательности, и у меня есть огромное доверие к моей любви и моему уважению вашей сознательности, что она изменит вас. И это изменение будет истинным, тотальным, неизменяемым». («Новый Рассвет») Я всегда чувствовала уважение к его собственному пространству, когда мы уезжали на машине, и никогда не заговаривала, если он не спрашивал меня о чем-нибудь. Моей целью было молчание, и я давала себе задание типа «окей, никаких мыслей отсюда и до старого сарая» и так далее. Годы молчания, которые затем последовали, сделали Ошо каким-то образом более просвечивающим, более хрупким, меньше в теле. Он всегда говорил, что разговор с нами удерживает его в теле и по мере того, как шло время, его связь с землей казалась меньше. Его день изменился от вполне загруженного дня в Пуне: подъем в шесть, утренний дискурс, чтение сотни книг в неделю, чтение всех газет, работа с Лакшми, вечерний даршан, посвящение в санньясины и энергетические даршаны. Теперь он сидел тихо в своей комнате, один. Он по-прежнему вставал в шесть, принимал долгие ванны и плавал в своем бассейне, слушал музыку; но у него не было контактов с его людьми, за исключением прогулки на машине раз в день. Как это могло быть, просто молча сидеть в комнате годами? Вот как Ошо описал это в одном из его ранних дискурсов: «Когда он (мистик) не вовлечен ни в какую активность, когда он не говорит, не ест, не гуляет — дыхание это блаженное переживание. Тогда просто быть, просто движение дыхания дает так много блаженства, что с этим ничто не может сравниться. Оно становится очень музыкальным; оно наполнено надой (несоздаваемый внутренний звук)». («Мистический Опыт») Я вела свою собственную тайную жизнь, в которую никто так и не проник. Место, где я стирала белье, было примерно в пяти минутах ходьбы, в горах, за нашим домом. Я приходила в это место, развешивала выстиранное, ставила ведро, сбрасывала свою одежду и бегала как дикая женщина обнаженная по горам. Горы тянулись на мили и я следовала сухому руслу реки или оленьим тропам, которые летом шли через густую траву. У меня была моя собственная постель и садик в горах. Я много работала в саду и однажды у меня расцвели семьдесят два цветка! Когда я впервые стояла молча в горах, тишина была такая необъятная, что я могла слышать биение собственного сердца и кровь пульсирующую у меня в ушах. Сначала я испугалась, я не распознавала звуков. А когда я спала в горах, я чувствовала, как будто я сплю в утробе самой Земли. Это было летом, а зимой я бегала в снегу и садилась в поисках крова под можжевельник. Я влюбилась в ковбоя. Он был блондин, у него были голубые глаза, загорелая кожа и глубокий виргинский акцент, его звали Миларепа. Большинство мужчин были одеты как ковбои, в конце концов это была страна ковбоев, и Миларепа не был исключением. Он пел кантри, западные песни и играл на банджо, и я погрузилась в магию этой горной местности, окрашенной только кустами шалфея, можжевельником, бледной травой и широкими открытыми пространствами. Там были олени и гремучие змеи, а однажды, возвращаясь домой через горы, я столкнулась нос к носу с койотом. Мы были всего в двадцати футах друг от друга и он был гордым и симпатичным экземпляром. Его шкура была густая и шелковистая, а его глаза уставились прямо в мои. Мы стояли и смотрели еще несколько минут друг на друга в удивлении, а потом он повернул голову и медленно, так медленно и с большим достоинством потрусил прочь. Там было два озера, в точности как Ошо обещал будет в «новой коммуне», озеро Кришнамурти было большим, а озеро Патанжали, в стороне, дальше в холмах, меньше и для нудистского купания. Именно тогда, в начале Ранчо, я иногда уезжала на взятом напрокат грузовике, с несколькими парнями на рыбную ловлю. Эту вещь не следовало делать будучи вегетарианцами! Мы пробирались по грязной дороге в темноте и, как разбойники, делали налет на озеро, где мы расходились в разных направлениях, соревнуясь, кто поймает самую большую рыбу или вообще чтонибудь. У меня не было желания поесть рыбы, но мне нравилось приключение и мы много смеялись. Нас ни разу не обнаружили, но все закончилось. Удовольствие ушло, и казалось грубо и жестоко вытаскивать рыбу из воды. Так что это кончилось. Раджнишпурам находился в долине, окруженной горами и холмами, и с вершины участка можно было видеть холмы за холмами, синеющие до самого горизонта. Чтобы добраться до вершины, надо было затратить время на дорогу, потому что дорога местами шла над обрывами, поворачивала, она годами не ремонтировалась и после многих зим со снегом и дождем она была наполовину смыта. Выехав с опасной горной дороги, мы могли наткнуться на сельских жителей, которые из своих пикапов направляли на нас свои ружья, просто для развлечения, или стояли на обочине дороги показывая палец или кидая камнями. На дорогах был гололед, они были опасны и обломок скалы, оставшийся после лавины, в середине дороги не раз доставлял новую работу мастерской по ремонту роллс-ройса. Земля была плоской и заброшенной, и иногда до самого горизонта не было видно ни здания, ни дерева. Каждые несколько миль я видела старый деревянный сарай или дом, почерневшие от жестокой непогоды и наклонившиеся, как будто их ударил ураган; и были доски, на которых было написано: «Покайтесь грешники. Иисус спасает». И на этой христианской земле, орегонцы вешали гнившие трупы койотов, на свои заборы из колючей проволоки вдоль дороги, до тех пор пока ничего не оставалось, кроме головы и пустого костяка. Гуляя по скованному морозом лугу однажды ночью, я приблизилась к дому и увидела, что Ошо садится в машину один. Кто-нибудь всегда ехал с ним, так что такого никогда раньше не случалось. Я открыла дверь пассажира и спросила могу ли я поехать с ним, и он очень сурово сказал: «Нет». Я пошла к Вивек, сказала ей, и мы обе побежали к ее машине, чтобы поехать вдогонку. Ошо имел преимущество в пять минут, и он был на роллсе, а у нас была только бронко, причем у нее было слабое место, она переворачивалась на крышу, хотя мы обнаружили это только позже. Дорога в ту ночь была скользкой, и мы забуксовали на одном из поворотов горной дороги; Вивек сказала мне, что она никогда не сдавала на права, на самом деле она не могла действительно водить. У нее был только один урок, двадцать лет назад в Англии, и после этого она только раз вела машину. После того, как мы прибыли на Ранчо, она хотела машину, и сказала Шиле, что да, у нее есть права. Оглядываясь назад, я понимаю, что я должно быть сумасшедшая, потому что мысль, которая пришла мне в голову была такая: «Я действительно могу доверять этой женщине, потому что у нее есть присутствие духа! « Начался град, и через шторм мы побили все рекорды скорости и старались догнать Ошо. Нам надо было понять, по какой дороге он поехал, и потом мы поняли, что на открытой дороге мы никогда его не поймаем. Мы остановились на обочине и стали ждать, надеясь, что он повернет и поедет назад в Раджнишпурам. Когда очередная машина проносилась мимо нас слепя огнями, мы мокрые от дождя, имели одну десятую секунды, чтобы увидеть Ошо это или нет. После нескольких ложных, неправильных машин, наконец-то это был он! Мы прыгнули в бронко, и, двигались близко за ним, мы начали гудеть и мигать огнями. Он видел нас, и все казалось шло хорошо; на самом деле все казалось великолепным, когда мы сопровождали его безопасно назад в Раджнишпурам. Когда мы подъехали к дому, никто не разговаривал, мы просто припарковали машины и вошли в дом. Об инциденте больше не упоминалось. Хотя я никогда не была с другим просветленным мастером, я уверена, что существуют общие черты, и одна из них должна быть в том, что вы не знаете, что он сделает в следующее мгновение. Однако вы действительно знаете, что он сделает ВСЕ ЧТО УГОДНО, если это вас разбудит. Почему он так поехал ночью в середину страны фермеров, я никогда не узнаю. Во время этих зимних месяцев, когда дороги были предательскими, Ошо пять раз заезжал в канавы, каждый раз, когда он попадал в канаву, Вивек была с ним. Ей приходилось выбираться из машины, однажды с поврежденной спиной, идти на дорогу и голосовать, надеясь, что в машине не будет одного из наших сельских соседей. Оставлять Ошо одного, сидящим в машине, было для нее трудной частью задачи. Но она говорила, что он просто сидел с закрытыми глазами, как будто медитировал в своей комнате. Ошо выезжал на машине два раза в день и однажды вечером Вивек возвратилась потрясенная и сказала, что их преследовала машина, и она подошла слишком близко к бамперу машины Ошо. Это было довольно обычно и всегда пугало. Машины с двумя, тремя ковбоями в них, выкрикивающими оскорбления, они считали это замечательным спортом попытаться убрать Ошо с дороги. Но этим вечером, когда Ошо приблизился к ранчо, там шли двое санньясинов и он остановил машину, и попросил их помощи. Человек, который преследовал, при виде помощи выбрал другое направление и санньясины поехали за ним. Он заехал в свой двор, припарковал машину, выскочил из нее с ружьем в руках и начал стрелять. Он был явно достаточно сумасшедшим, и он угрожал, говоря что он «доберется до Бхагвана». Вызвали шерифа, но он отказался что-либо делать, потому что преступление еще не совершено — пока! Вечером следующего дня, в точности в это же время и, выбирая ту же дорогу, что и всегда, Ошо захотел поехать на прогулку. Вивек отказалась поехать, так что поехала я, но я старалась принудить Ошо поехать по крайней мере по другой дороге, потому что этот сумасшедший знал точно, где будет Ошо, и в точности в какое время. Он отказался. Он сказал, что это его свобода ехать когда и куда он хочет, и он лучше будет застреленным, чем откажется от своей свободы. И он продолжал: «И что, если они даже застрелят меня? Это окей». При этом я сглотнула. Для меня это точно было не окей. Эта ночь казалось более темной, чем обычно, и Ошо остановил машину в середине пустоши, чтобы сходить в туалет. Я не знаю, дрожала ли я от страха или от холода, но я вышла из машины и гуляла вверх и вниз по дороге, вглядываясь во тьму и не понимая, почему свобода должна быть прежде безопасности. Сумасшедший в тот раз не появился. Были еще случаи, когда мы получали угрозы, что банды на дорогах ждут его, но он всегда ехал когда и куда он хотел. Ошо говорил на дискурсе, что неинтересно ехать с ограничением скорости, если машина может давать 140 миль в час, и вообще, кто смотрит по сторонам, чтобы увидеть какое действует ограничение. Это было моей ответственностью — смотреть налево на перекрестках и говорить, когда безопасно ехать, потому что Ошо никогда не поворачивал головы, когда он вел. Он просто смотрел прямо вперед. Я никогда не водила машину и не могла четко оценивать расстояние и скорость, и также я не знала правил движения. Может быть я больше бы нервничала, если бы я знала, но так как я доверяла тому, что все, что случится, произойдет с осознаванием, то только это имело значение. Первое Ежегодное Мировое Празднование было в июле 1982, на нем было больше десяти тысяч человек со всего мира. Мы встретились впервые, с тех пор как мы были все вместе в Индии. В долине был построен огромный временный Будда Холл и когда мы все встретились и вместе медитировали была очень, очень сильная энергия, и Ошо пришел и сел с нами. В последний день фестиваля Ошо поманил Гайан на подиум, чтобы она потанцевала. Двадцать человек думали, что он зовет их, и они встали; и тогда сотни человек последовали за ними, и Ошо исчез из виду. Могло случится, что он был задавлен толпой, но это было просто переполнение сильной энергией. Он позже сказал, что каждый относился к нему так бережно и с таким уважением, что когда он шел, люди отступали назад и освобождали место для него. Он сказал, что даже те, кто касался его, делали это с заботой. В то время все казалось таким совершенным, казалось не может быть причин, почему наш оазис в пустыне не должен расцвести и не может быть примером того, что тысячи людей могут жить вместе без того безобразного, что приносит общество, религии и политиканы. Это был замечательный фестиваль. Тогда было полное лунное затмение и когда я наблюдала из своей постели в горах, как луна становится красной и тонет в утреннем небе, я чувствовала, что я не на планете Земля.
|
|
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. РАДЖНИШПУРАМ ПРОДОЛЖАЕТСЯ ЭТО ПЕЧАЛЬНЫЙ ФАКТ человеческой природы, что если человек или группа людей отличаются от вас — вы боитесь их. Я выросла в маленьком городке, в Корнуэле, в Англии, где даже люди, живущие в соседней деревне, именовались «чужие». Недостаточно было даже родиться в городе, по крайней мере один из родителей должен был родиться здесь, чтобы вас приняли. Так что я не была удивлена реакцией жителей Орегона на нас, хотя она была, конечно, чрезмерной и жестокой. Крики местного священника: «поклонники сатаны, убирайтесь домой», футболки с надписью «Лучше мертвый, чем красный», с изображением ружья, направленного в лицо Ошо; бомба, которая взорвалась в нашем отеле в Портленде, все это было слишком. Я не думала, однако, что все правительство будет реагировать с такой предубежденностью и так безответственно. Наша коммуна была успешным экологическим экспериментом. Когда мы прибыли, Раджнишпурам был бесплодной пустыней, и были предприняты все усилия, чтобы трансформировать ее. Вода собиралась дамбами распределялась на поля, мы выращивали достаточно, чтобы коммуна могла обеспечивать себя. Коммуна перерабатывала семьдесят процентов отходов — обычный город в Америке самое большее перерабатывает от пяти до десяти процентов, а большинство городов вообще об этом не заботится. Мы следили за тем, чтобы земля и почва никак не загрязнялись. Система сточных вод была устроена таким образом, что после того, как их закачивали в резервуар, они проходили систему биологической очистки и потом направлялись в трубу, проходящую по дну долины, откуда после системы многочисленных фильтров они направлялись для орошения полей. Были спасены земли с сильной эрозией почвы, и в долине были посажены десять тысяч деревьев. Многие из этих деревьев и сейчас стоят там, десять лет спустя, на прежде пустынной земле, и я слышала, что фруктовые деревья так обильно плодоносят, что их ветки ломаются. В 1984 Ошо заметил: «Они хотят разрушить этот город, из-за законов об использовании земли — и ни один из этих идиотов не приехал сюда, чтобы посмотреть, как мы используем землю. Могут ли они использовать ее более творчески, чем используем ее мы? И пятьдесят лет ее никто не использовал. Они были счастливы — это было 'хорошее использование'. Теперь мы создали ее. Мы самодостаточная коммуна. Мы производим нашу пищу, наши овощи... мы делаем все усилия, чтобы она была самодостаточной». «Эта пустыня... каким-то образом видимо это судьба людей похожих на меня. Моисей закончил дни в пустыне, я сейчас в пустыне, и мы стараемся сделать ее зеленой. Мы сделали ее зеленой. Если вы обойдете вокруг моего дома, вы не подумаете, что вы в Орегоне, вы будете считать, что вы в Кашмире». «И они не приехали, чтобы посмотреть, что происходит здесь. Просто сидя в столице, они решили, что это использование земли и это против законов об использовании земли. Если это против законов об использовании земли, то ваши законы фальшивы и их нужно сжечь. Но прежде приезжайте и посмотрите, и докажите, что это против законов об использовании земли. Но они боятся приехать сюда... («Библия Раджниша») Спор о законах об использовании земли двигался туда и обратно между верховным судом и низшими судами, до тех пор, пока мы наконец не выиграли дело, но было слишком поздно. Коммуна была разрушена год назад. Все санньясины ее покинули и теперь было безопасно сказать, что наш город был законным. Пока мы ждали решения суда, было невозможно начать какой-то бизнес или установить достаточное число телефонных линий, не становясь «коммерческой зоной». Ближайшим городом был Антилоп, в нем было всего сорок постоянных жителей, он был расположен вдали от всего и окружен рощей высоких тополей. Он был в восемнадцати милях, и мы пригнали туда трейлер, чтобы вести бизнес. Один трейлер и несколько санньясинов, и нас обвинили, что мы пытаемся захватить город. В страхе, они пытались применить антикорпоративные законы, но мы подали на них в суд и выиграли. Это вылилось в безобразную драму, которая привлекала американцев больше, чем их последние газеты и телевизионные станции заинтересовались — Шила предстала как большая черная ведьма, а жители Антилопа представляли страхи каждого и участвовали в драме в роли пионеров защищающих свой дом. Драма росла все больше и больше, и в конце концов в город приехало больше санньясинов, они избрали своего собственного мэра, перестроили дома, переименовали город в «Город Раджниша», потом повернулись и ушли назад в долину Раджнишпурама, и не заботились больше об этом. В это время постоянные жители Антилопа были по-прежнему здесь, но их жизнь теперь имела значение. Они давали интервью по телевидению и борьба продолжалась. Шила начинала входить во вкус как звезда. Ее просили выступать во многих телепрограммах, я думаю, из-за ее грубого поведения, например, когда она показывала палец вместо ответа на вопрос, это поднимало рейтинг. К этому времени у нас было много новых санньясинов из Европы, которые никогда не видели Ошо. Для них Шила была Папой Римским. На собраниях для всей коммуны она всегда была окружена молодыми людьми, смотрящими на нее с обожанием, только что прибывшими из коммун в Европе и готовыми хлопать в ладоши всему, что она скажет. Эти собрания пугали меня. Я думала, как они должно быть похожи на молодежное гитлеровское движение. Я удалялась в горы. По мере того, как Шила усиливала свою борьбу с «внешним миром», началась борьба и внутри. Вивек и Шила однажды устроили вместе встречу в кафетерии Магдалена, чтобы убедить коммуну, что между ними нет трений. Хотя встреча была гениальной идеей и было очень трогательным, это только подтвердило подозрения каждого, что действительно, конфликт между ними существует. Иначе зачем собираться? Вивек не верила Шиле ни на йоту и не давала ей ключ от дома Ошо. Когда она приходила, чтобы увидеть Ошо, Шила должна была звонить Вивек, затем дверь открывалась точно в назначенное время и потом закрывалась за ней. Шиле было также запрещено проходить через наш дом, чтобы войти в трейлер Ошо, она должна была использовать боковую дверь. Это было связано с тем, что она всегда создавала проблемы, когда проходила через наш трейлер, но, конечно, это ее выводило из себя, она чувствовала себя оскорбленной. Это был вопрос о том, кто обладает властью. Шила никогда бы не сказала Ошо об этих ссорах по видимым пустякам, потому что она обладала достаточным умом, чтобы понять, что его решение уменьшило бы ее власть. Я никогда не говорила ему, потому что по сравнению с тем, как рос Раджнишпурам, это казалось мелким. Я была под властью иллюзии, что по крайней мере, если Шила будет рассерженная и неприятная с нами (имея в виду людей, которые жили в его доме), мы будем выходом для ее гнева и она будет вести себя хорошо с оставшейся частью коммуны. Я была наивна. Я не могу припомнить, чтобы я страдала в Раджнишпураме, несмотря на то, что я работала по двенадцать часов в день и количество правил о том, что было можно делать и чего нельзя, возрастало. Я вспоминаю, однажды Ошо спросил меня не устала ли я, и я ответила, что я не могу даже вспомнить, что значит быть усталой. Я думаю, что все были в блаженстве. Простите, но я никогда не чувствовала, что это было трудное время. Погруженные в сон, мы позволяли, чтобы нами управляла группа людей, которые разрушали наше понимание и иногда создавали страх, для того, чтобы контролировать, но потребовалось время, чтобы это всплыло, а пока мы наслаждались сами собой. Если вы соберете группу санньясинов вместе, общим знаменателем будет смех. Вивек однако много страдала. Это было начало гормонального и химического дисбаланса, который выражался в приступах депрессии. Я также думаю, что она была такой чувствительной, что ее интуиция по поводу Шилы и ее банды сводила ее с ума. Она была склонна к депрессии, и иногда была в черной дыре по две, три недели. Мы старались сделать все, что могли, чтобы помочь ей, но ничего не помогало, кроме как оставить ее одну, и это было то, о чем она просила с самого начала. Она решила покинуть коммуну. Она попросила Джона, ее друга, одного из «Голливудской группы» —маленькой группы санньясинов, которые была с Ошо в Пуне, и сейчас покинули свою роскошную жизнь в Беверли Хиллз, чтобы принять участие в великом эксперименте, чтобы он довез ее до Салема, который был примерно в двухстах пятидесяти милях, и она бы села на прямой самолет в Лондон. Они проехали восемнадцать часов через снежный буран, при нулевой видимости, при этом на дорогах был гололед. Но она успела. Джон проделал свой опасный путь обратно в коммуну и до того, как он прибыл, Вивек позвонила из Англии, где она провела несколько часов со своей матерью, что она хочет вернуться в коммуну. Ошо сказал, да, конечно, и Джон должен был встретить ее в аэропорту, потому что именно он провожал ее. Джон прибыл в Раджнишпурам как раз вовремя, чтобы повернуться кругом и проделать путешествие снова. Снег к этому времени был такой сильный, что некоторые дороги были закрыты, и снег продолжал падать. Они выполнили это, и возвращение Вивек приветствовали с открытыми руками. Как обычно, она не чувствовала себя виноватой или смущенной, она вернулась в свою жизнь, держа голову высоко, как будто ничего не случилось. Это напоминает мне об устройствах Гурджиева. Однако это не было устройством. Однажды, я ехала по ветренной дороге вместе с Ошо к Раджнишпураму и когда мы приблизились к повороту, вместо того, чтобы повернуть вместе с дорогой, он проехал прямо к краю. Машина остановилась, и вся передняя часть, примерно треть машины, повисла над пропастью. Под нами было тридцать футов и потом склон спускался к дну долины. Ошо сказал: «Там, ты видишь, что случилось?...» Я сидела застывшая, не осмеливаясь дышать, чтобы малейшее движение не нарушило баланса, и мы не свалились бы вниз. Он сидел несколько мгновений перед тем, как завести мотор. Я молилась несуществующему богу: «Пожалуйста, только бы не отказал задний ход!» Затем машина задом выехала на дорогу и мы поехали к дому. Я не поняла, так что я продолжала разговор: «Что случилось...» Он сказал: «Я старался не въехать в грязную лужу вон там, потому что это принесло бы столько трудностей Чину, который чистит мою машину». Шила окружила дом и сад Ошо металлическим забором, находящимся под напряжением, высотой в десять футов. «Чтобы олень не зашел в сад?» «Пардон?» В любом случае мы были за забором. Мое место для стирки было с внешней стороны забора, и хотя были ворота и меня уверяли, что ворота не под напряжением, каждый раз, когда я проходила через ворота, у меня был шок, как будто лошадь ударила меня копытом в желудок. В первый раз, когда это случилось, я упала на колени и меня вытошнило. Это было концом моих дней в горах. Вместо того, чтобы бежать через горы два раза в день к столовой, теперь я шла по дорожке к автобусной остановке, как и все другие, под взглядами охранников на вышках. Да, теперь у нас были охранные вышки, на которых по крайней мере два человека с пулеметами дежурили двадцать четыре часа в сутки. Паранойя росла по обе стороны забора. В апреле 1983 коммуна получила сообщение от Ошо. Деварадж информировал его о неизлечимой болезни, называемой СПИД, которая распространяется по всему миру. Ошо сказал, что эта болезнь убьет две трети человечества и коммуна должна быть защищена. Он предложил, чтобы во время занятий любовью использовались кондомы и резиновые перчатки, если только пара не была в моногамных взаимоотношениях по крайней мере два года. Прессу позабавила эта новость и смехотворность необходимости защитных средств против почти неизвестной болезни. Пять лет спустя и после тысяч смертей американские медицинские власти проснулись, увидели опасность этой болезни и рекомендовали ту же самую защиту. Сейчас у нас 1991, и в нашей коммуне каждый человек проверяется на СПИД раз в три месяца. ••• Когда Ошо отметил, что нет деревьев, Шила ему сказала, что есть сосновый лес в дальнем конце владений. Он так любил деревья, и он часто спрашивал меня: «Ты видела этот сосновый лес? Сколько там деревьев? Большие они? Как далеко он находится, я могу поехать туда?» Однажды я поехала туда на мотоцикле, там совсем не было дороги. Ехать нужно было пятнадцать миль через сельскую местность, лес находился в небольшой долине на границе владений. Для Ошо становилось все более опасно ездить вне Раджнишпурама, и начали делать дорогу к сосновому лесу. Это был медленный процесс. Не успели работающие наметить дорогу, как они были переброшены на что-то другое, а потом начался дождь и дорога была смыта. Десять миль были закончены к 1984, и каждый день Ошо ездил по дороге, приближаясь все ближе и ближе к неуловимому сосновому лесу. Это была потрясающая поездка, но лес еще даже не был виден. Ошо уехал до того, как дорога достигла леса, который он так хотел увидеть. Миларепа и Вимал работали на дороге с начала проекта. Они были близкими друзьями, и чувство юмора и невинность Вимала еще не достигли полного расцвета — это произойдет годами позже, когда он будет вызывать большой смех у Ошо и у нас, придя однажды на место нашего вечернего собрания (Будда Холл), одетый в сари как женщина (имитируя Манишу), а в другой раз он пришел на дискурс одетый в шкуру гориллы. Но до того, как это произойдет, они работали вместе, строя небольшой хайвэй, за мили ото всех, чтобы их Мастер мог увидеть лес. Они работали над ним так долго и так решительно, что когда пришло время оставить это, они продолжали — только вдвоем. В то время как все другие привозили назад машины, чтобы продавать их, они старались достичь соснового леса «просто в случае, если Ошо вернется назад». ••• По мере того, как шли недели и месяцы, энергию санньясинов было уже не удержать. Уже было недостаточно стоять на обочине дороги и приветствовать Ошо намасте, когда он проезжал мимо. Однажды пополудни, когда Ошо выехал на машине на прогулку, маленькая группа итальянских санньясинов стояла у дороги и играла для него музыку. Он остановился на несколько минут, чтобы насладиться их игрой, и в течение недели по дороге через долину стояли одетые в красное музыканты, они танцевали и пели — от ворот Лао-Цзы, через небольшую дамбу и Пруд Басе, вдоль пыльной дороги, проходящей мимо Раджниш Мандир, через «нижний город» Раджнишпурам и вверх в горы. Это было началом неистовых праздников, которые проходили каждый день в течение следующих двух лет, в слепящий зной и падающий снег. Это был спонтанный взрыв радости людей, которые хотели выразить свою любовь Ошо единственным способом, которым они могли. Со всего мира начали прибывать музыкальные инструменты, самыми любимыми были огромные бразильские барабаны; но были также и флейты, скрипки, гитары, тамбурины, всех размеров инструменты, которые надо было трясти, саксофоны, кларнеты, трубы — у нас были они все; а те, у кого не было инструментов, пели или просто прыгали на месте вверх и вниз. Ошо любил видеть своих людей счастливыми, и он ехал так медленно, что мотор роллс-ройса пришлось специально отрегулировать. Он двигал руками в такт музыке и останавливался около некоторых групп и музыкантов. Маниша, которая была одним из медиумов Ошо и стала его «записывающим» (как Платон был для Сократа), была тоже здесь со своей маленькой группой празднующих. Ошо останавливался напротив нее и я видела, как она исчезала в безудержном, экстатическом циклоне цветных лент и радости. Ее темные длинные волосы вились вокруг лица, ее тело прыгало в воздухе и все же ее темные глаза были молча направлены в глаза Ошо. Ошо особенно много времени проводил около Рупеша, который играл на бонго, и видеть Ошо, который играл на барабанах через Рупеша, было чем-то из другого мира. Несмотря на смесь музыки от группы индийского киртана до бразильцев, в этом была невероятная гармония. Иногда нужно было два часа, чтобы проехать мимо линии празднующих, потому что Ошо не мог сопротивляться никому, кто действительно был в этом. Машина подскакивала вверх и вниз, когда он двигал руками, и я всегда изумлялась, как у него хватает силы в руках продолжать это так долго. В езде-мимо было столько же близости и силы как в любом энергетическом даршане; иногда я была вместе с Ошо в машине, и я могла видеть лица людей. Если была какая-то причина, чтобы спасти эту планету, то она была в этом. Даже люди, которые стояли в этой линии, не могли представить себе, как прекрасно они выглядели. [Фото:Езда-мимо, 1984] Я была часто полна слез и однажды Ошо, слыша как я шмыгаю носом, сказал: «Ты простужена?» «Нет, Ошо, я плачу». «Мммм. Плачешь? Что случилось?» «Ничего, Ошо, просто это так прекрасно.Они не смогут разрушить это, правда?» У Ошо было много проблем с зубами. Ему надо было лечить девять коренных каналов и он, конечно, старался извлечь максимум пользы во время лечения: под воздействием анастезии он говорил. Для дантиста Ошо, Девагита, это было нелегкой задачей, работать со ртом, который большую часть времени двигался. Ошо наговорил на три книги. Мы поняли, что это стоит записывать и записали все, что он сказал. Эти три книги: «Проблески золотого детства», «Книги, которые я любил' и «Записки сумасшедшего» — экстраординарны. Когда однажды мы были на прогулке на машине, несколько ковбоев бросали камни в машину Ошо. Они промахнулись, но я их хорошо рассмотрела. В это время машину Ошо сопровождали «силы безопасности» , но никто из пяти охранников не видел, что случилось, хотя я и вызывала их по радиотелефону. После поездки я была вызвана в Джесус Гроув (дом Шилы) и говорила с людьми из сил безопасности. Я была героем дня! Мое эго было раздуто, я чувствовала поток сильной энергии, как адреналин. Каждый человек в комнате слушал меня, и я давала советы и говорила людям, как им лучше делать их работу. Собрание закончилось к обеду, и я вышла, чтобы поймать автобус в столовую. Стоя на автобусной остановке, я чувствовала себя на высоте; я говорила, я не могла остановиться, я была захвачена собой, как вдруг как будто с глухим ударом, я увидела — это и есть власть. Вот на что похожа власть. Это наркотик, на который покупаются люди, и за который они продают душу. Шила контролировала свою группу, давая и отбирая у них власть. Я думаю, что власть отравляет и, как все наркотики, нарушает человеческую осознанность. Страсть к власти не возникает у того, кто медитирует, и все же это странно, что мы позволили Шиле взять полную власть над коммуной. Люди в Раджнишпураме хотели быть здесь из-за Ошо, они хотели жить в его присутствии, и в этом был страх — угроза изгнания, она давала Шиле ее силу. Я думаю, что мы также были еще не готовы взять ответственность за себя. Было гораздо легче оставить решения и организацию кому-то другому, и не брать ответственность за все, что происходит. Ответственность означает свободу, и ответственность требует определенной зрелости. Оглядываясь назад, ясно ,что этому нам надо было научиться . «Когда я уйду, вспоминайте меня как человека, который дал вам, свободу и индивидуальность»... Ошо И он сделал, он действительно сделал это. Свобода быть самим собой начинается с поисков себя, через слои фальшивой личности. Индивидуальность приходит вместе с храбростью выразить себя, даже если это означает, что я отличаюсь от всех других. Моя индивидуальность может только тогда цвести, когда я принимаю себя и говорю: «Да, это я. Я такой», — без всяких суждений. Несмотря на то, что наш дом охранялся круглые сутки силами безопасности Шилы со сторожевых вышек, ночью, каждый в нашем трейлере, по — очереди, должен был вставать, одеваться — это означало всю экипировку, так как снаружи был минус и обычно снег или дождь, и ходить вокруг дома с радиотелефоном. Была кромешная тьма, было скользко и страшно. Забираясь на склон в конце бассейна, среди извивающегося бамбука, я перепрыгивала через небольшой поток, который бурлил со странными звуками, — и часто в этом месте телефон издавал громкий скрежет. Я стояла, застыв как труп, с бьющимся сердцем и напряженно вглядывалась в темноту с молчаливым криком, застывшем на моем лице. Это было начало мести Шилы нам, за то, что мы существовали. Ее ревность вышла за все разумные пределы, потому что мы были близко к Ошо. Мы, по очереди, обеспечивали положение, при котором у Шилы не было никакой возможности войти в дом без нашего ведома. Она присылала своих рабочих, чтобы они поменяли замок, а Вивек посылала Ашиша в магазин инструментов, чтобы он украл (другого пути не было), засов и приделал его с обратной стороны к двери, на которой был новый замок. Это спасло жизнь Вивек, когда Шила послала четырех человек из своей банды, с хлороформом и шприцем с ядом в комнату Вивек. Рафия, друг Вивек, был отослан с Ранчо «в командировку» в ту ночь и попытка убийства провалилась только потому, что они не могли войти в дом. Мы узнали об этом заговоре только позже, когда Шила уехала и некоторые из ее банды допрашивались в ФБР. В июне 1984 мне позвонила Шила. Ее голос был очень возбужденным, как у человека, который только что выиграл в лотерею, и она орала так громко, что мне пришлось держать трубку в полуметре от уха. «Нам повезло. Нам повезло! « — пронзительно кричала она. Думая, что случилось что-то важное, я спросила что, и она ответила, что у Девараджа, Девагита и Ашу, которая была стоматологической медсестрой, нашли болезнь глаз, конъюктевит. «И это доказывает», — продолжала она, — «что они презренные, грязные свиньи и им нельзя позволить заботиться об Ошо». Я положила трубку, думая: «О, мой бог, у нее поехала крыша». Следующим шагом, она хотела, чтобы Пуджа пошла и проверила глаза Ошо. Пуджу, любовно известную всем как Сестра Менгеле* , никто не любил, и ей никто не доверял. Что-то было в ее смуглом, одутловатом лице и в том, как ее глаза — просто щелки — были всегда скрыты за темными очками. Я сказала Ошо, что Шила хочет, чтобы Пуджа проверила его, и он ответил, что так как болезнь не лечится и больные просто изолируются, тогда какой смысл? Шила настаивала, чтобы все в доме пошли и проверили глаза, так что мы все, кроме Нирупы, которая осталась, чтобы заботиться об Ошо, пошли в медицинский центр. И вы не поверите, у нас у всех была эта болезнь. Вивек, Девараджа, Девагита и меня поместили в одну комнату, и потом в нее пришли двенадцать человек Шилы, включая Савиту, женщину, которую я встретила в Англии и котораия занималась счетами. Инквизиция, которая затем последовала, была такой безобразной, что в тот день я решила, что если Ошо умрет прежде меня, я точно покончу жизнь самоубийством. У каждого в комнате нашлось что-то неприятное, чтобы сказать, как будто низкие мысли долго варились и теперь у них была возможность выплеснуть их на нас. Савита продолжала повторять, что любовь тяжела и не всегда прекрасна, и они нападали на нас за нашу неспособность по-настоящему заботиться об Ошо. Они говорили об Ошо так, как будто он на самом деле не знает, что он делает, и нужен кто-то, кто будет думать за него. Хотя у нас не было симптомов болезни, мы не считали, что мы можем спорить с врачами. На следующий день у Ошо началась зубная боль, и он попросил, чтобы к нему пришли Радж, Гит и Ашу. Шила попыталась прислать своего собственного доктора и дантиста, но Ошо отказался, он сказал, что ему нужны его люди независимо от риска. Так что трио возвратилось в дом Ошо, где они (были полностью продезинфицированы и допущены к лечению Ошо. Вся коммуна была проверена на «мнимую болезнь», как ее назвал Ошо, и обнаружили, что она есть у всех. Медицинский центр был переполнен людьми и никого не осталось, чтобы заботиться о коммуне. В конце концов, доктор поговорил со специалистом по глазным болезням и выяснил, что то, что было видно при осмотре — маленькие пятнышки на роговице, это обычно для тех, кто как мы живет в сухом пыльном климате. Через три дня нам разрешили вернуться в дом. Поднимаясь по дороге, я ужаснулась, увидев, что все наши вещи разбросаны по лужайке и дорожке. Команда уборщиков по приказу Шилы прошлась через дом и выбросила все как зараженное. Нас обрызгали алкоголем и потом нас приветствовала другая инквизиция, и в этот раз был приготовлен магнитофон, чтобы у Шилы был подробный отчет о том, что было сказано. Это было уже слишком, и Вивек пошла в комнату Ошо, чтобы сказать ему, что происходит. Когда она вернулась от него с сообщением, чтобы они прекратили всю эту чушь, и расходились по домам, никто этому не поверил. Это было все равно что пытаться отозвать охотничьих собак, когда они уже почуяли берлогу. Они сказали, что Вивек врет, и тогда мы все встали и ушли, оставив остальных сидеть там, а Патипада, одна из команды Шилы, стояла на руках и коленях и выкрикивала оскорбления в магнитофон, потому что там больше не было никого, на кого можно было кричать. На следующий день в комнате Ошо было собрание для некоторых из нас, включая Савиту, Шилу и некоторых ее последователей. Он сказал, что раз мы не можем научиться жить в гармонии, он покинет свое тело 6 июля. Достаточно ссор происходит и вне коммуны, без внутрикоммунной борьбы. Он говорил о злоупотреблениях властью. Несколькими днями позже Ошо продиктовал список из двадцати одного человека, людей, живущих в коммуне, достигших просветления. Это действительно вызвало волнение! И, если этого волнения было недостаточно, то вскоре вышли списки трех комитетов (сансадов), состоящих из Самбудд, Махасатв и Бодисатв. Эти люди должны были заботиться о коммуне, если что-нибудь случится с ним. Шилы не было ни в одном из этих списков, и никого из ее дружков тоже. Делая это, Ошо отрезал все возможности Шиле стать его наследником. У нее больше не было власти. История, которая объясняет, как мистик живет и работает, произошла однажды, когда я была в машине вместе с Ошо. В машине была муха, которая жужжала над нашими головами и я махала руками, стараясь поймать ее. Мы остановились на перекрестке и я продолжала хлопать по окнам и сидениям. Ошо сидел без движения, смотря вперед, пока я довела себя до пота, стараясь прихлопнуть муху. Не поворачивая головы, и даже не взглянув, он спокойно нажал кнопку автоматики окна. Окно с его стороны поползло вниз, а он молча сидел и ждал. Когда муха подлетела близко к нему, он чуть-чуть легко двинул рукой и муха вылетела в окно. Затем он коснулся кнопки и окно закрылось. Он ни разу не оторвал взгляд от дороги и ничего не сказал. Так по-дзенски и с такой грацией. Также он вел себя и с Шилой. Спокойно и расслабленно он ждал, пока она выберет свой выход. Он был все еще и ее Мастер тоже, он любил ее и доверял Будде в ней. Я знаю, Ошо доверял Шиле, потому что я наблюдала его близко в течение пятнадцати лет и этот человек был Доверие. То, как он жил свою жизнь, было чистое доверие, и то, как он умер, показывает его полное доверие. Я спросила его, какая разница между человеком, который доверяет, и наивным, и он сказал, что быть наивным, значит быть невежественным, а доверие — это понимание. «Оба будут обмануты — и тот, и другой, но человек, который наивен, будет чувствовать себя обманутым, будет чувствовать себя надутым, будет чувствовать гнев, начнет не доверять людям. Его наивность рано или поздно станет недоверием. «А человека, который доверяет, тоже надуют и обманут, но он не будет чувствовать себя задетым. Он просто будет чувствовать сострадание к тем, кто надул его, кто обманул его и он не потеряет своего доверия. Его доверие будет возрастать несмотря на все обманы. Его доверие никогда не превратится в недоверие человечеству. В начале они выглядят одинаково. Но в конце, качество наивности обращается в недоверие, а качество доверия продолжает становиться более доверяющим, более сострадательным, более понимающим человеческие слабости, человеческую неустойчивость. Доверие настолько драгоценно, что человек готов потерять все, только не доверие». («За пределами просветления») Я иногда думала, может ли Ошо видеть будущее, потому что если я иногда видела проблески событий до того, как они случались, он, точно, мог смотреть все кино. Однако как я это понимаю, все его учение состояло в том, чтобы быть в моменте. Этот момент — это все. «Кто заботится о будущем? Я живу СЕЙЧАС»... Ошо. Вивек пришла в Джесус Гроув, для того, чтобы встретиться с Шилой. После того, как она выпила чашку чая, ей стало плохо, и Шила отвела ее домой. Я видела их из окна моей комнаты для стирки; Шила поддерживала Вивек, как будто та едва могла идти. Деварадж осмотрел ее и обнаружил, что ее пульс был между ста шестьюдесятью и ста семьюдесятью и ее сердце было не в порядке. Несколько дней спустя Ошо прервал свое молчание и начал давать дискурсы в своей гостиной. Там было место человек для пятидесяти, так что мы посещали их по очереди, и видео дискурса показывалось для всей коммуны следующим вечером в Раджниш Мандир. Он говорил о восстании, которое против послушания, о свободе и ответственности, и он даже сказал, что он не оставит нас в руках фашистского режима. Он сказал, что наконец-то он говорит с людьми, которые могут принять то, что он говорит, что в течение тридцати лет ему приходилось маскировать свои послания среди сутр Будды, Махавиры, Иисуса и т.д. Теперь он будет говорить неприкрытую правду про религии. Он подчеркивал снова и снова, что чтобы быть просветленным, вам не нужно быть рожденным от девственницы; на самом деле все истории вокруг просветленных людей это ложь, придуманная священниками. «...Я такой же обычный как и вы, со всеми слабостями, со всеми неустойчивостями. Это нужно подчеркивать постоянно, потому что у вас есть тенденция это забывать. И почему я подчеркиваю это? Для того, чтобы вы могли увидеть очень важный момент: если обычный человек, который в точности как вы, может быть просветленным, тогда для вас тоже нет проблем. Вы также можете быть просветленным...» «Я не даю вам никаких обещаний... никаких стимулов... никаких гарантий. Я не беру никакой ответственности от вашего имени, потому что я уважаю вас. Если я беру ответственность на себя, тогда вы рабы. Тогда я ведущий, а вы ведомые. Мы товарищи по путешествию. Вы не за моей спиной, но рядом — просто вместе со мной. Я не выше, чем вы, я просто один из вас. Я не провозглашаю никакого превосходства, сверхъестественной силы. Вы видите в чем суть? Сделать вас ответственными за свою жизнь, это дать вам свободу». «Свобода — это огромный риск... никто не хочет на самом деле быть свободным, это просто разговоры. Каждый хочет быть зависимым, каждый хочет, чтобы кто-то другой взял ответственность. В свободе вы ответственны за каждое действие, каждую мысль, каждое движение. Вы не можете что-то свалить на кого-то другого». Я вспоминаю, что однажды, когда все было хаотично, и с Вивек было трудно, Ошо сказал мне, выглядя слегка удивленным: «Ты такая спокойная.» Я ответила, что это потому, что он помогает мне. Он ничего не сказал, но я почувствовала, как мои слова застыли в воздухе, а потом упали и разбились у моих ног. Я не могла даже взять ответственность за свое спокойствие. Ошо должен быть причиной. Он спрашивал меня, как чувствует себя коммуна. Тот же самый вопрос он задавал годами раньше, когда был в молчании. Я отвечала, что сейчас он снова говорит, и она чувствуется как его коммуна. Она больше не чувствуется коммуной Шилы. Шила теряла свое положение звезды. Она больше не была единственным человеком, который видел Ошо, каждый его видел, и не только это, мы могли задавать ему вопросы для дискурса. То, о чем говорил Ошо, открывало людям глаза. Его беседы о христианстве были неистовыми, даже для того, кто слушал Ошо много лет. Он называл их лопатами, долбанными лопатами. Именно эти беседы должно быть вселили страх в сердца и желудки христианских фундаменталистов, а не то, что он не имел правильной туристской визы. Шила собрала общее собрание для всей коммуны, оно должно было проходить в Раджниш Мандир. Вивек подозревала, что Шила попытается остановить беседы Ошо, так что мы выработали план, по которому несколько человек будут распределены по Мандиру и будут кричать: «Пусть он продолжает говорить». Так люди поймут, что происходит, и каждый начнет скандировать, чтобы он продолжал говорить! Я села в конце Мандира и включила магнитофон, спрятанный под курткой, просто чтобы хорошо записать, что будет на собрании. Шила начала говорить, что в связи с приближающимся фестивалем так много работы, просто «завал», и будет невозможно готовиться к фестивалю и ходить на дискурс. Моя реплика... «Пусть он продолжает говорить. Пусть он говорит!» — орала я. Молчание. Где мои друзья анархисты? «Пусть он говорит! « — продолжала я кричать, а люди оборачивались, чтобы посмотреть, какой идиот срывает собрание. Я видела, что они не верят своим глазам — Четана. Четана? Но она была всегда такой тихой. Должно быть сошла с ума. Каждый знал, что не было завалов работы, но никто не мог понять, чего Шила добивается, и собрание обернулось полной растерянностью и кончилось компромиссом. Наш Мастер, который говорил, никогда, никогда не идите на компромисс, и мы, не зная, согласились на компромисс, который означал, что Ошо будет говорить для нескольких человек каждый вечер, и также будет видео после того, как каждый закончит свою двенадцатичасовую работу и съест ужин. Конечно, даже самые преданные ученики засыпали во время видео. Не только его слова были не слышны, люди чувствовали вину за то, что они не могли оставаться бодрствующими! Когда Вивек ехала на машине вместе с Ошо к Ранчо, они проезжали мимо группы людей около речки, которые собирали камни и опавшие сучья. «Что они делают?» — спросил Ошо. «Они должно быть разбирают завал», — сказала Вивек. Поиски завала стали большой шуткой среди санньясинов. Ошо очень заболел, и вызвали специалиста, который его навестил. У Ошо была инфекция в среднем ухе, и он испытывал сильную боль примерно шесть недель. Дискурсы и поездки на машине были прекращены. Я работала в саду почти год, а Вивек занималась стиркой для Ошо. Не могу сказать, что я жила без своих травм и трудностей, и работа с растениями и деревьями была для меня большим утешением. Вокруг дома Ошо теперь были сотни деревьев: были посажены сосны, голубые ели, красные деревья, и некоторые были уже шестьдесят футов высотой. Там был водопад, который тек мимо его окна, огибал плавательный бассейн и ниспадал второй раз в бассейн, окруженный плакучими ивами. Вишневые деревья в цвету, высокая трава пампасов, бамбук, желтая форсайтия и магнолии были по обе стороны небольшого потока. Сад роз был прямо перед окнами столовой Ошо, а в помещении для машин был фонтан, в котором была статуя сидящего Будды размером с человека. Тополя росли вдоль дороги для машины и заканчивались у рощи серебристых берез. Поляны теперь были покрыты роскошной зеленью и раскинулись вместе с дикими цветами на все окрестные холмы.
|
|
В саду было три сотни павлинов, танцующих в своем оперенье психоделических цветов. Шесть из них были чисто белые, и эти шесть были самые непослушные. Они имели обыкновение стоять перед машиной Ошо, с раскрытыми хвостами, похожие на гигантские снежные хлопья, и не пускали его проехать через них. Ошо всегда любил жить с садами и красивыми птицами и животными. Он хотел, чтобы в Раджниш-пураме был создан олений парк, и нам пришлось вырастить для оленей люцерну, чтобы держать их вдали от охотников. Он рассказывал историю о месте в Индии, в котором он бывал, где около водопада были сотни оленей. Ночью они приходили к озеру пить и «их глаза светились, как тысячи языков пламени, танцующих в темноте». В нижней части сада, перед Прудом Басе, где черные лебеди жили на одной стороне моста, а белые на другой, был гараж, где стояли знаменитые девяносто шесть роллс-ройсов. В Индии один мерседес вызывал шум, но в Америке понадобилась почти сотня роллсройсов, чтобы достичь такого же эффекта. Для многих людей эти машины были барьером между ними и Ошо. Они не могли видеть из-за машин. Говорят, что суфийские мастера переодевались, чтобы они могли ходить по своим делам неузнаваемыми, и им не нужно было тратить время с тем, кто не искатель. «Не было необходимости в девяносто шести роллс-ройсах. Я не мог использовать девяносто шесть роллс-ройсов одновременно: та же самая модель, та же самая машина. Но я хотел, чтобы для вас стало ясно, что вы готовы бросить все ваши желания истины, любви, духовного роста для того, чтобы иметь роллс-ройс. Я специально создавал ситуацию, при которой вы будете чувствовать ревность». «Функция мастера очень странная. Ему приходится помогать вам прийти к пониманию вашей внутренней структуры сознания: оно полно ревности». «...Эти машины выполнили свое предназначение. Они создали ревность во всей Америке, во всех супербогатых людях. Если бы у них было достаточно понимания, тогда вместо того, чтобы быть моими врагами, они бы пришли ко мне, чтобы найти путь освободиться от своей ревности, потому что в этом их проблема. Ревность — это огонь, который жжет вас и жжет сильно». («За пределами психологии») «Все, что я сделал в моей жизни, имело цель. Это устройство, чтобы выявить что-то в вас, что вы не осознаете»... Ошо Четвертый Ежегодный Мировой Праздник начался, и Ошо пришел медитировать вместе с нами в Раджниш Мандир. Деварадж читал отрывки из книг Ошо, время от времени это прерывалось музыкой. Пришел День Мастера, 6 июля, и я сидела на празднике, чувствуя себя очень плохо. Я говорила себе, что я сижу перед Ошо, и это день праздника, так в чем же дело? Когда утреннее празднование закончилось, я сидела в машине вместе с Манишей и мы ждали Девараджа. Я чувствовала себя плохо, так что я расстегнула пуговицы и сидела, опустив голову вниз. Мы ждали до тех пор, пока в Мандире никого не осталось, и все же он не проходил мимо нас. Только медицинская машина проехала мимо. Маниша повезла нас домой, и когда мы поднимались по дорожке для машин, кто-то подбежал и сказал нам, что Девараджу сделали инъекцию яда во время праздника, и он умирает. Мой ум мчался скачками: почему кто-то решил приехать в Раджнишпурам, чтобы убить Девараджа, и как такого маньяка пустили в Мандир? Я представляла себе группу людей типа Чарльза Мансона, одетых в черную кожу и цепи. Мир перевернулся вверх ногами. Для того, чтобы исследовать кровь Девраджа, использовали медицинский центр, построенный для Ошо, и я своими ушами слышала как доктора говорили: «По всем показателям, этот человек должен был умереть». Девараджа на самолете отвезли в отделение интенсивной терапии ближайшего госпиталя. Он кашлял кровью, что указывало, что его сердце слабеет, и у него был отек легких. Это было за двадцать четыре часа до того как мы узнали, что он выкарабкается. В тот день, после полудня я стояла вместе с Манишей у Пруда Басе, чтобы приветствовать Ошо во время езды — мимо. До машины Ошо мимо нас проехала Шила с Шанти Бадра, Видией и Савитой. Все четверо наклонились вперед и вызывающе уставились на Манишу и меня. Это был жуткий момент, и он запечатлелся у меня среди оставшихся навеки впечатлений. Они остановили машину и смотрели, а затем, они подозвали индийскую Тару (большая толстая Тару, которая была певицей Ошо много лет во время чтения индуистских сутр) и спросили ее о чем-то. Позже я обнаружила, что они интересовались, видела ли она что-нибудь во время утреннего праздника. Она, конечно, кое-что видела, как выяснилось потом. Она видела след от укола на спине Девараджа, оставшийся после инъекции, и Деварадж сказал ей как раз перед тем, как его увезли, что Шанти Бадра сделал ему укол. Тару не сказала это, когда к ней подъехала машина полная потенциальных убийц, поскольку, очевидно, боялась за свою собственную жизнь. Я слышала шепот, что Шанти Бадра, ближайший дружок Шилы, пытался убить Девараджа, и в тот же момент это отрицалось, и мне говорили, что Деварадж в замешательстве и очень болен, может быть, даже у него опухоль мозга. Никто не был готов поверить в такую дикую историю, что ему сделал инъекцию яда свой же санньясин, и Деварадж вместо того, чтобы кричать об этом каждому, кого он видел, включая врачей, которые лечили его в госпитале, обладал достаточным пониманием, чтобы увидеть последствия: полиция ворвется в коммуну. Уже были слухи, подтвержденные официальным сообщением, что государственные войска были приведены в готовность, ожидая приказа атаковать коммуну. Слухи распространялись со всеми возможными преувеличениями, что у нас в коммуне много оружия, и никто не остановился, чтобы выяснить, что это были наши собственные силы безопасности, которые имели оружие, и которые были подготовлены государством, в точности как любые другие полицейские силы в Америке. Деварадж боялся, что его могут убрать, пока он лежит в больнице, и одновременно он понимал, что если он все-таки выживет, ему придется вернуться в Раджнишпурам. Поэтому Деварадж сказал только Манише, Вивек и Гиту, и они решили молчать, до тех пор пока не получат доказательства. Некоторые из нас думали, что Деварадж тронулся. Он был полностью беспомощен перед следующей возможной атакой, и все же он продолжал жить день за днем как будто все было в порядке. Представьте, какое доверие было у Девараджа, если он с одной стороны был окружен друзьями, которые думали, что у него поехала крыша, а с другой стороны людьми, которые пытались его убить, и могут попытаться это сделать еще раз. В тот день, когда Деварадж вернулся домой из госпиталя, Ошо начал давать прессконференции в Джесус Гроув. Это было длинное бунгало, в котором жила Шила и ее банда, и в большой комнате поддерживалась особенно низкая температура, чтобы Ошо мог говорить ночью. Журналисты со всего мира брали у него интервью. Музыка сопровождала Ошо, когда он прибывал и покидал Джесус Гроув, и он танцевал с людьми, заполнившими коридоры и дорогу к дому. Те из людей Шилы, которые были в сомнениях, относительно того, кто их Мастер, теперь имели возможность это увидеть. Ошо танцевал с нами в Мандире; он вызывал людей на подиум, чтобы они танцевали, он посещал нашу дискотеку, офисы и медицинский центр. Он осенял каждого в Раджнишпураме своим присутствием. Он показывал людям: «Смотрите, я не Бог, я обычное человеческое существо, в точности как вы». Для меня было трудно видеть Ошо как обычного человека. Только после того, как он покинул свое тело, я почувствовала, что переполнена воспоминаниями о том, каким он был обычным и человечным. Его скромность и хрупкость стали ясны только после того, как я уже больше не была зависима от него. Когда я видела его как божественную фигуру, мне не нужно было брать ответственность за свое собственное просветление. Моя собственная реализация была также далеко, как далеко казался он, и я могла продолжать храпеть и видеть сны. Деварадж начал поправляться, а Шилы несколько недель не было в коммуне. Она посещала центры в Европе, Австралии и других местах. На самом деле те, где она по-прежнему была звездой. Она написала письмо Ошо, где она говорила, что больше не испытывает волнения, когда возвращается в Раджнишпурам. В пятницу 13 сентября 1985 он публично ответил на ее письмо на дискурсе и сказал: «Может быть, она не осознает, и это ситуация всех, она не знает, почему она больше не чувствует здесь волнения. Это потому, что я говорю, и она больше не в центре. Она больше не знаменитость. Когда я говорю с вами, она больше не нужна как посредник, чтобы информировать вас, о чем я думаю. Теперь, когда я говорю с прессой, радиои тележурналистами, она ушла в тень. А в течение трех с половиной лет она была в центре внимания, потому что я молчал. «Может быть, для нее не ясно, почему она не испытывает волнения, приезжая сюда, и чувствует себя счастливо в Европе. Она по-прежнему знаменитость в Европе: интервью, телевизионные шоу, радиоинтервью, газеты, но здесь все это исчезло из ее жизни. Если вы можете вести себя так глупо и бессознательно, даже когда я здесь, то в тот момент, когда я уйду, вы создадите всевозможную политическую борьбу. Тогда какая разница между вами и внешним миром? Тогда все мои попытки потерпели неудачу. Я хочу, чтобы вы действительно вели себя как новые люди. «Я послал Шиле сообщение, что в этом причина. Так что подумай над этим и скажи мне. Если ты хочешь, чтобы я перестал говорить, просто чтобы у тебя были приятные чувства, я могу прекратить говорить». «Для меня в этом нет проблемы. На самом деле это беспокойство. По пять часов в день я говорю с вами, и это порождает в ее уме состояние несчастья. Так что пусть она делает свой шоу-бизнес. Я могу войти в молчание. Но это указывает, что глубоко внутри, те, у кого есть власть, не хотят, чтобы я был здесь живой, потому что пока я здесь, никто не может быть одержимым властью. Они могут не осознавать это; только ситуации открывают вашу одержимость властью». На следующий день Шила примерно с пятнадцатью своими последователями погрузилась на самолет и улетела из Раджнишпурама, из Америки и из наших жизней. ••• Отъезд Шилы из коммуны не сделал меня счастливой. Я чувствовала себя печальной и взволнованной. Это означало, что она покидает Ошо. Но почему? Скоро это выяснилось, по мере того, как благодаря членам коммуны стали обнаруживаться случаи плохого обращения с ними и даже хуже. Она совершила много преступлений, от попытки убийства до подслушивания разговоров и попытки отравить источник водоснабжения ближайшего города. Ошо немедленно вызвал для расследования ФБР и ЦРУ. Они въехали в главный дом ранчо и оттуда всех интервьюировали. Они не провели интервью с Ошо, хотя оно было назначено; но потом офицеры отменили его. Я слышала несколько (гораздо менее важных) историй и о себе тоже. Так Шила сказала людям, что я шпионка и что со мной не надо разговаривать — я никогда не замечала! Стражи, которые наблюдали за домом Лао-Цзы, где мы жили, были предупреждены, что однажды им возможно придется застрелить нас, так что им не стоит дружить с нами. Инстинктивно, я всегда была очень осторожна по телефону, так что я не была очень удивлена, когда узнала, что наши телефоны прослушивались. Но я была поражена, когда узнала, что прослушивалась комната Ошо. По крайней мере сотня журналистов приехала в Раджнишпурам и жила там несколько недель. Это был первый и единственный раз, когда я чувствовала облегчение, что они рядом, потому что я чувствовала, что они в каком-то смысле наша защита. Если бы я не была так потрясена катастрофическим поворотом дел, я бы осознала в какой опасности оказался Ошо. Пресса и соседние фермеры видели, что когда Ошо ехал на своей машине, его прикрывала охрана с оружием. Это не что-то невероятное для Америки, видеть, что человека охраняют, и все же из-за этого начались слухи, что коммуна накапливает оружие. Чарльз Тернер, прокурор Соединенных Штатов, когда его спросили, почему Бхагван Шри Раджниш не был обвинен в каком-то преступлении, сделал заявление для прессы через несколько месяцев после того, как Раджнишпурам прекратил свое существование. Он сказал, что не было доказательств, что Бхагван совершил какието преступления, но главным делом правительства всегда было разрушить коммуну. Наша коммуна, где люди работали по двенадцать или четырнадцать часов в день, празднуя вместе в обеденное время и танцуя на дискотеках ночью — и как танцуя! Там была действительно дикая, сильная энергия, не так как другие дискотеки, на которых я бывала, где люди приходят просто увидеть и быть увиденными. Атмосфера в Раджнишпураме была очень живая и счастливая. Например, автобусы. Всегда, когда мне нужно было ехать на автобусе, я не могла сравнить поездку на автобусе здесь и где-нибудь еще, скажем, в Лондоне: длинные лица, каждый спорит с кондуктором о том, что автобус пришел поздно или о цене за билет; люди кричат на водителя и толкают друг друга; локти упираются в грудную клетку, и случайный извращенец хватает вас за грудь. В Раджнишпураме всегда, после того, как я выходила из автобуса, я чувствовала восторг, прежде всего потому что водитель-кондуктор, похоже, прекрасно проводил время. У него играла музыка, и он приветствовал каждого, кто входил в автобус. Пассажиры чаще всего смеялись, наслаждались сами собой, и была возможность встретить людей, которых ты, возможно, не видел долгое время. Совершать путешествие на самолете было все равно что сидеть дома в своей гостиной, со всем комфортом, плюс друг приносил тебе закуски и выпить. На самом деле всегда, когда я смотрела на наш город, у меня было впечатление, что мы дети, играющие в пожарных, шоферов грузовиков, фермеров и хозяев магазинов. Это никогда не чувствовалось как серьезное и «взрослое», хотя это, конечно, было искренним и шло от сердца. Огромный кафетерий, где мы ели все вместе, был оживленным и жужжал, и еда была такая хорошая, что все толстели. Когда санньясины вместе работали, ели или танцевали, энергия была очень высокой, несмотря на фашистский режим Шилы. То, что она слушала каждый наш телефонный разговор и даже наши разговоры в комнатах, показывает, какая степень паранойи у нее развилась. Огромная энергия Шилы помогла построить город в пустыне, и этим нельзя не восхищаться; но она сошла с ума. Ее страсть к власти испортила ее, и она не была связана с тем, чему учил Ошо. Под домом Шилы были найдены секретные туннели и комнаты. В горах была найдена лаборатория по изготовлению ядов. Это было царство Сестры Менгеле. Когда Шила уехала, я думаю, что некоторые люди чувствовали себя глупо, и они чувствовали, что их провели. Глупо, потому что так много происходило у них под носом, и ни у кого не было храбрости или даже осознавания сказать: «Эй, погодите-ка минутку...» А чувство, что их провели, потому что все так тяжело работали для того, чтобы достичь мечты, видения, и она была разрушена. Некоторые санньясины могут припомнить только негативные аспекты, а тем радостным моментам, которые я видел на их лицах, было суждено превратиться в увядшие сны. Мы все наслаждались, внося свой вклад в создание оазиса в пустыне, никто не может отрицать это. Иначе по какой другой причине мы были там? И, конечно, были люди, с чьими деньгами Шила сбежала. По крайней мере сорок миллионов долларов были украдены из пожертвований и переведены на счет в швейцарский банк. Конечно, мы вели себя как слепые. Но что за возможность прожить все это и увидеть, и иметь шанс начать все снова с более острым осознанием. Как будто мы прожили много жизней за такое короткое время. Во время того месяца, который последовал за тем, когда Шила улетела, Ошо говорил три раза в день (от семи до восьми часов) с учениками и журналистами. Для такого ленивого человека, каким он провозглашал себя, он делал огромный объем «работы» и было очевидно, что он уставал. Ошо: «Это случилось прошлой ночью: один интервьюер продолжал, и продолжал, и продолжал. Похоже было, что его вопросам не будет конца; у него была почти целая книга вопросов. Просто чтобы остановить его где-то... Было уже десять часов вечера, и он спросил: «Вы согласны с Сократом?» Я сказал: «Я совершенно согласен». И мне пришлось встать и сказать ему, что я должен согласиться, иначе интервью никогда не кончится! А так кто будет соглашаться со старым Сократом, который был гомосексуалистом?» Когда журналист спросил его, как это возможно, что он не знал ничего, что происходило, если он просветленный, Ошо ответил: «Быть просветленным означает, что я знаю себя. Это не значит, что я знаю, что моя комната прослушивается». («Последний Завет») 26 сентября 1985 года. Нужен алмаз, чтобы обрабатывать алмазы, и я осознала, что то, что будет происходить, будет причинять боль, когда на дискурсе Ошо сказал: «А сегодня я хочу заявить о том, что имеет огромное значение, потому что я чувствую, что, возможно, это помогало Шиле и ее людям эксплуатировать вас. Я не знаю, буду ли я завтра здесь или нет, так что лучше сделать это, пока я здесь, сделать вас свободными от любых других возможностей такого фашистского режима. Итак, с сегодняшнего дня вы свободны носить одежду любого цвета. Если вы хотите использовать красную одежду, это ваше дело. И эту весть нужно послать по всему миру во все коммуны. Будет более прекрасно иметь все цвета. Я всегда мечтал видеть вас во всех цветах радуги. Сегодня мы заявляем, что радуга будет нашими цветами. Второй момент: вы можете вернуть ваши малы, если только вы не хотите их оставить. Это ваш выбор, но они больше не являются необходимостью. Вы вернете ваши малы президенту Хасии. Но если вы хотите сохранить их, это ваше дело. Третий момент: с сегодняшнего дня и в дальнейшем каждый, кто хочет быть инициированным в санньясу, не будет получать малу, и ему не нужно будет менять свою одежду на красную. Так что нам будет легче захватить весь мир!» («От Зависимости к Свободе») Эти слова Ошо вызывали зловещее чувство, но они были встречены аплодисментами и веселыми возгласами, которые испугали меня. Это было похоже на глупую толпу; как аплодисменты, которые аккомпанировали собраниям Шилы. Многие люди покинули Раджниш Мандир очень счастливыми и пошли покупать новые цветные одежды в магазине. Я увидела Вивек, мы обе осторожно относились к этим изменениям, и она сказала мне: «Следующим шагом он может распустить всю коммуну». 8 октября 1985 года Ошо сказал на дискурсе: «...Вы хлопали, потому что я сказал, что можно отбросить красные одежды и малы. И когда вы хлопали, вы не знали, как сильно это ранит меня. Это значит, что вы были лицемерами! Почему вы носили красную одежду, если отбрасывание ее приносит вам так много радости? Почему вы носили малу? В тот момент, когда я сказал «отбросьте», вы обрадовались. Люди побежали в магазин, чтобы сменить свою одежду, они сняли свои малы. Но вы не знаете, насколько вы ранили меня вашими аплодисментами и вашим изменением. И теперь я хочу сказать еще одну вещь, и мне интересно, хватит ли у вас храбрости хлопать или нет: теперь нет Буддафилда(Поля Будды). Так что если вы хотите просветления, вы должны работать для этого индивидуально, Буддафилд больше не существует. Вы не можете полагаться на энергию Буддафилда, чтобы стать просветленными. Теперь хлопайте так громко, как вы можете. ХЛОПАЙТЕ!.. Теперь вы полностью свободны: даже за просветление ответственны только вы. И я совершенно свободен от вас. Вы вели себя как идиоты!.. И это дает хорошую возможность увидеть, сколько людей действительно близки ко мне. Если вы могли отбросить ваши малы так легко... Даже в моем собственном доме была одна санньясинка, которая с большой радостью немедленно сменила свою одежду на голубую. Что это показывает? Это показывает, что красная одежда была бременем. Она старалась как-то быть в красной одежде, но против своей воли. Но я не хочу, чтобы вы делали что-то против своей воли. Теперь я даже не хочу помогать вам идти к вашему просветлению против вашей воли. Вы абсолютно свободны и ответственны сами за себя». («От Зависимости к Свободе») Когда он крикнул: «Хлопайте!» — это было похоже на взрыв бомбы, и мы все сидели застывшие, в ее осколках. Ошо говорил, что когда много медитирующих собираются вместе, образуется особое поле. В нем каждый индивидуальность, каждый идет своим путем, но цель у всех одна. И когда вы окружены такими людьми, общая энергия помогает и поддерживает каждого. После дискурса я вышла из Мандира в красном, свежая и всхлипывающая. Я подошла к первым двум друзьям, которых я увидела, и сказала им: «Помогите, помогите», — и мы пошли вместе выпить кофе на солнце. Я чувствовала, что мы все позволили Ошо упасть. Казалось, все наше поведение за последние четыре года достигло кульминации в этот момент. Мы все разделяли ответственность за действия Шилы, я — просто за то, что я ничего не говорила. Недостаточно быть хорошим любящим человеком, я также должна вырасти в понимании, в осознавании и в смелости, чтобы сказать то, что я чувствую. ••• Это был конец октября, и однажды ночью мне приснилось, что Ошо покидает дом в спешке. В доме было столпотворение, и я бежала через комнаты, неся робу Ошо на плечиках. Именно эта роба, белая с серым, достаточно странная, оказалась той робой, в которой он был, когда его арестовали. Савита, партнерша Шилы, тоже была во сне и старалась мне воспрепятствовать. В ту ночь я, должно быть, поймала в своем подсознании вибрации событий, которые должны были произойти. Это, должно быть, означает, что будущее уже находится в настоящем в какой-то форме. На следующий день мне сказали, что Ошо уезжает на отдых в горы, и я буду сопровождать его вместе с Мукти, еro кухаркой, Нирупой, Девараджем, Вивек и Джаешем. Джаеш прибыл в Раджниш-пурам всего несколько месяцев назад; один взгляд в глаза Ошо, когда тот проез жал на своей машине, и Джаеш вернулся в отель, позвонил по телефону в Канаду, где он был успешным бизнесменом, и остановил свою жизнь там. Кто-нибудь, кто не понимает, как искатель узнает своего Мастера, мог бы подумать, что он был загипнотизирован. Джаеш — это симпатичный умный мужчина, и у него есть чувство юмора, которое прекрасно сочетается со способностью решать и сильной волей. С редкой комбинацией любящего сердца и острого ума бизнесмена, способного иметь дело с проблемами внешнего мира, он заложил основу уверенного роста последней коммуны и работы Ошо. много раз я слышала, как Ошо говорил, что без Джаеша работа была бы очень трудной. Джаеш был принят на работу Хасией, которую Ошо выбрал как своего нового секретаря. Хасия была полной противоположностью Шиле. Она приехала из Голливуда и была элегантная, очаровательная и умная. Когда мы ехали к аэропорту, небо было ярко-оранжевым от заходящего солнца. Там было два самолета, которые ждали нас, и я села в один с Нирупой и Мукти. Мы припали к окну и махали нашим друзьям на взлетной полосе. В течение нескольких минут мы уже были в небе, и двигались вверх, взбираясь все выше и выше. Мы не знали, куда мы летим, и нам было смешно.
|
|
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. США — ТЮРЬМА ОКТЯБРЬ, 28, 1985. «Лиар» только что приземлился в Шарлотте, Северная Каролина, я выглянула в темноту и увидела, что аэропорт был пуст. Несколько тонких высоких кустов колыхались отетра, поднятого самолетом, когда он коснулся земли и выключались моторы. Нирупа увидела Ханью. Ханья, с которой мы должны были быть вместе в Шарлотте, была невероятно молодая свекровь Нирупы. Она стояла на взлетном поле вместе со своим другом Прасадом. Нирупа с энтузиазмом позвала Ханью, и в этот момент почти одновременно с разных сторон раздались громкие крики «руки вверх», которые швырнули меня в другую реальность. Я была в ужасной яме на мгновение, и потом сознание выплыло оттуда и сказало: «Нет, это не может быть наяву». За две секунды самолет был окружен примерно пятнадцатью человеками, с оружием, которые целились в нас. Это было действительно нечто: темнота, мигающие огни, визжащие тормоза, крики, паника, страх, все это разлито вокруг меня, но я слишком осознавала опасность, чтобы не быть никакой другой, кроме как спокойной. «Даже не чихай», — говорила я сама себе, — «потому что эти люди будут стрелять». Не было сомнений, они были испуганы. Свободному репортеру, который интервьюировал власти три года спустя, сказали и показали доказательства, что в сообщении, которое эти люди получили, говорилось, что должны быть адресованы пассажиры этих двух самолетов. Им сообщили, что мы спасающиеся от правосудия преступники, что мы террористы, вооруженные пулеметами. Эти люди были одеты в куртки лесорубов и джинсы. Я думала, что это орегонские сельские жители, которые приехали, чтобы украсть Ошо. Нам не сказали, что мы под арестом или что эти люди агенты ФБР. Я смотрела на профессиональных убийц. Они выглядели извращенными и бесчеловечными; у них не было глаз с каким-то выражением, на их лицах просто блестели дырки. Эти люди кричали, чтобы мы вышли из самолета с поднятыми вверх руками. Но несмотря на то, что пилот открыл дверь, мы не могли выйти, потому что кресло Ошо занимало треть самолета и стояло на дороге к двери. Мы старались крикнуть нашим захватчикам, что мы не можем выйти, а они, должно быть, думали, что это какая-то уловка, во время которой мы, может быть, заряжаем свои пулеметы. Они начали нервничать, и свет был направлен прямо мне в лицо через окно. Я повернулась и в двенадцати дюймах от моего лица был ствол ружья, а в конце ружья было очень напряженное и испуганное лицо. Я поняла, что он больше испуган, чем я, и это было опасно. После сцены, которая подошла бы Монти Питону, с вооруженными людьми, кричащими нам противоречивые приказы: «Замрите», «Выходите из самолета» и «Не двигайтесь», кресло Ошо было вынуто, люди прыгнули в самолет и чуть не выстрелили Мукти в голову, когда она нагнулась, чтобы надеть свою обувь. Когда мы вышли на взлетную полосу, мы стояли руки вверх, ноги расставлены в стороны, животы прижаты к самолету, и нас обыскали. Когда на нас грубо надели наручники, я повернулась к Ханье и сказала: «Все будет в порядке». Потом мы сели в зале ожидания аэропорта, окруженные вооруженными людьми, которые сидели за столами, буфетами и растениями в кадках, а их оружие было направлено ко входу, в ожидании посадки самолета Ошо. Был звук тяжелых бегущих ботинок, рук, трущихся о пуленепробиваемые жилеты, шипящие сообщения по воки-токи. И потом звук одинокого приземляющегося самолета. Следующие пять минут были ужасны. Мы не знали, что они собираются сделать с Ошо. Нирупа попыталась выйти в стеклянные двери, которые выходили на взлетную полосу, надеясь подать предупреждающий сигнал, но ей приказали вернуться на свое место под дулом автомата. Я чувствовала смертельное спокойствие ожидания, беспомощность, когда вы находитесь в руках жестоких людей. Напряжение в покинутой комнате, в которой мы ждали было удушающим, а потом послышались панические крики вооруженных людей. Они не могли понять, почему самолет приземлился, а моторы все же работают. Это было сделано для того, чтобы работали кондиционеры для Ошо, но они не знали этого и сходили с ума. Проходили мгновения, и я чувствовала болезненную пустоту. Затем Ошо вошел через стеклянные двери в наручниках, и по обе стороны от него были люди, которые держали свое оружие наготове. Ошо вошел, как будто он шел в Будда Холл давать утренний дискурс своим ученикам. Он был спокоен, и улыбка появилась на его лице, когда он увидел всех нас, сидящих и ждущих его в цепях. Он вышел на сцену в драме, совсем другой драме, которую он никогда не испытывал раньше, и все же он был тем же самым. То, что случалось с Ошо на периферии, никогда не затрагивало его центра, таким должно быть глубоким и спокойным водоемом он был. Затем последовало фиаско, когда наши захватчики прочли список имен, из которых я не узнала ни одного. Драма становилась еще более непонятной. «Вы захватили не тех людей», — сказала Вивек. Неправильное кино, неправильные люди — все это было странно для меня. Человек, читавший список имен, посмотрел на меня как альбинос, который покрасил свои волосы в красный цвет. У него были сильные сексуальные вибрации, и я подумала: «Держу пари, что ему нравится причинять людям боль». Мы снова спросили, находимся ли мы под арестом, но не получили ответа. Нас всех вытолкнули наружу, и там было по крайней мере двадцать ожидающих полицейских машин с красными и голубыми мигалками. В этот момент Ошо отделили от нас и посадили в машину одного. Мое сердце ушло в пятки; и когда я сидела в одной из машин, я нагнула голову, положила руки на пустое место, где раньше находилось мое сердце, и мой потрясенный ум затопило сознание, что происходит что-то действительно ужасное. Ни разу полиция действительно хорошо не рассмотрела нас. Если бы они посмотрели, нас бы не заковали в цепи и с нами не обращались бы как с виновниками массовых убийств. Они бы увидели четверых очень женственных женщин тридцати с лишним лет, таких же опасных, как котята, и двух зрелых интеллигентных мужчин с элегантностью и мягкостью, которых они не видели раньше, а Ошо...что сказать об Ошо...просто посмотрите на его фотографию. Во время всего эпизода ареста я просто не могла поверить, что американцы смотрят арест Ошо, и не могут увидеть контраст между ним и его захватчиками, между Ошо и другими людьми, которых они когда-либо видели на их экранах телевизоров. Я смотрела телевизор в тюрьме и видела фильм о том, как нас доставляли из тюрьмы в суд и обратно. Телевизионные программы были громкими, вульгарными, полными насилия, и потом неожиданно на экране был древний мудрец, святой человек, улыбающийся миру, его руки и ноги были в цепях. Он поднимал свои скованные руки в намасте миру, который пытался разрушить его. Но никто не мог видеть его. Нас повезли сломя голову в военную тюрьму, и я думала: эти люди сумасшедшие или что? Улицы были пусты и спокойны, и все же нас везли таким образом, что нас кидало в конец машины, и мы стукались о стены и двери, ушибая колени и плечи. Ошо был в передней машине, его везли так же, и я думала о нем, о его хрупком теле, и позвоночнике, который был не в порядке. Позже Ошо сказал: «Я сам отчаянный водитель. За всю мою жизнь я совершил только два преступления, и это было превышение скорости. Но это не было превышение скорости, это был совершенно новый вид внезапной остановки, безо всяких причин, просто, чтобы я испытал удар. Мои руки были скованы, мои ноги были в цепях, и у них были инструкции, куда надеть цепь на моей талии, в точности в то место, где у меня болела спина. И это происходило каждые пять минут: неожиданно быстро, неожиданная остановка просто, чтобы я получил как можно больше боли в спине. И никто не сказал: «Вы причиняете ему боль». Прибыв в тюрьму, Джаеш, удивленный новым поворотом, который принял его отпуск, воскликнул с наигранным гневом: «Кто заказал этот отель?» Мы провели ночь на стальных скамейках, и нам ничего не давали есть или пить. Туалет был в середине комнаты, так что «электронный глаз» около двери мог следить за каждым нашим движением. Ошо был в такой же камере, похожей на клетку, один, а рядом с ним Деварадж, Джаеш и три пилота. Деварадж окликнул Ошо через решетку: «Бхагван?» «Мм?» — ответ Ошо. «Все в порядке, Бхагван?» «Мм — приходит ответ. Потом пауза, и со стороны Бхагвана доносится его голос: «Деварадж?» «Да, Бхагван». «Что происходит?» «Я не знаю, Бхагван». Дотом длинная пауза, затем голос Бхагвана: «Когда мы будем продолжать?» Деварадж отвечает: «Я не знаю». Потом снова пауза, и затем голос Бхагвана снова: «Это, должно быть, ошибка. Это нужно прояснить». В третьем ряду клеток были мы, четверо женщин, и женщина-пилот, которая плакала и кричала. Я смотрела на контраст между нашей центрированностью и женщиной, которая ходила взад и вперед и кричала, и я чувствовала благодарность, что даже в этой ситуации я могла чувствовать качество медитации во мне, которому Ошо учил меня много лет. У меня не было возможности ощутить его до этого так ясно. Однако и у меня были моменты ярости. Было очевидно, что тюремная система придумана для того, чтобы сломать человека, унизить его, запугать, и затем сделать из человека послушного раба. Во время первых нескольких часов нам сказали, что против правил давать заключенным кофе. Это сделано потому, что его часто бросают в лицо охране. Я была в шоке, когда услышала это, и не могла понять, как кто-то может выплеснуть горячий кофе в лицо тому самому человеку, который дает его ему. Несколько часов спустя я совершенно поняла это, и я знаю точно, в кого полетел бы мой горячий кофе, если бы у меня была возможность. Всю ночь и весь день мы оставались в наших клетках, а потом нас доставили в комнату суда для решения о выпуске под залог. «Это займет только двадцать минут», — сказали нам, — «просто обычная процедура». Для того, чтобы доставить нас в комнату суда, на нас должны были быть надеты ножные кандалы, на руки надели наручники, которые соединялись с цепью на поясе. Двое человек вошли в камеру Ошо, и я наблюдала их через решетку. Они были очень грубы с ним, и один из них ударил Ошо ногой и толкнул его лицом к стене. Он толчком раздвинул ноги Ошо и потом повернул лицом к себе. Видеть такую жестокость по отношению к только что родившемуся ребенку — что могло быть более отталкивающим. Ошо не оказывал ни малейшего сопротивления. Сорвать цветок — это насилие, когда это касается Ошо. Его хрупкость и мягкость вызывают благоговение. Я видела человека, который сделал это. Я и сейчас могу видеть его лицо. Я была в таком гневе и такая бессильная сделать что-либо, что когда я видела этого человека, я смотрела на его голову и хотела, чтобы она взорвалась. Вопрос залога был ложью с самого начала. Я заметила, что судья, выглядевшая по-домашнему женщина, которую звали Барбара де Лейни, ни разу не взглянула на Ошо во время всей процедуры суда. Однажды во время «судебного разбирательства» наш адвокат Бил Дейл сказал: «Хорошо, ваша честь, вы по-видимому заранее уже все решили. Мы можем идти домой». Ошо был обвинен в незаконном полете. Было сказано, что он знал о своем ордере на арест за нарушение эмиграционных законов и старался избежать его. Мы были обвинены в помощи и в пособничестве незаконному полету и сокрытии человека от ареста. Нам просто становилось плохо, когда мы представляли, что произойдет, если Ошо придется провести еще одну ночь в тюрьме — он может серьезно заболеть. В течение многих лет его диета специально контролировалась в связи с диабетом, и он принимал медикаменты в фиксированное время. Весь его распорядок был очень строго рассчитан и никогда не нарушался. Если он не ел правильную пищу в определенное время, он мог заболеть. У него была астма и аллергия на любые запахи. В течение многих лет за этим наблюдали, и даже запах новых занавесок или чьих-нибудь духов мог вызвать приступ астмы. Его по-прежнему беспокоила спина — выпадение ушибленного позвоночного диска, и это так никогда и не вылечилось. Мы попросили, чтобы Ошо перевели в госпиталь. «Ваша честь», — начал Ошо. — «Я задаю вам простой вопрос...» Судья его прервала и высокомерно сказала, чтобы он говорил через защитника. Ошо продолжал: «Ваша честь, я чувствовал себя очень плохо на этих стальных скамейках и я постоянно спрашивал этих людей — но не было даже подушки». «Я не думаю, что у них есть подушка», — сказала судья де Лейни. «Спать на стальных скамейках, я не могу спать на скамейках», — продолжал Ошо. — «Я не могу есть то, что они дают». Мы просили, чтобы Ошо по крайней мере оставили его одежду, потому что у него могла быть аллергия на ткани из тюрьмы. «Нет, по соображениям безопасности», — сказала судья. Слушание должно было продолжиться на следующий день, и нас должны были перевести в Мекленбургскую Окружную тюрьму. Теперь, по крайней мере, мы вышли из военной тюрьмы. В последние несколько дней жизни Ошо он сказал своему доктору: «Это началось в военной тюрьме». Нас перевезли в Мекленбургскую Окружную тюрьму, и снова наши руки и ноги были в цепях. Цепи на моих ногах очень сильно врезались в щиколотки, и было трудно идти. Ошо никогда не терял свою мягкую манеру движения, даже когда на ногах у него были цепи, а когда Ошо первый раз увидел, что меня и Вивек сковали вместе, он засмеялся! Когда заключенный прибывает или покидает тюрьму, он ждет в камере без окон, примерно восемь футов длиной, в которой есть место только для одиночной стальной койки, и пространство между его коленями и стеной примерно шесть дюймов. Вивек и я сидели рядом на стальной койке, задыхаясь от запаха мочи. Стены были измазаны кровью и калом, а тяжелая дверь была покрыта выбоинами, очевидно от прошлых обитателей, которые сошли с ума и, жалея себя, бросались на нее. Мы посмотрели друг на друга широко раскрыв глаза, когда услышали разговор двух мужчин по другую сторону двери, которые обсуждали нас, по-южному протяжно выговаривая слова. Они говорили о четырех женщинах, которые были вместе с Раджнишем и о том, что они хотели бы сделать с ними. Они обсуждали, как они выглядят, говорили «у одной сейчас месячные», (откуда они это знали?) Мы ждали два часа, со страхом готовясь к изнасилованию и оскорблениям, не зная, будет ли это нашим постоянным местом или нет. Но больше всего лишало сил сознание, что с Ошо обращаются также, как с нами, и мы не можем увидеть его. Во время заключения в тюрьме самая ужасная вещь было знать, что с Ошо обращаются не лучше, чем с кем-нибудь другим, а если с ним обращаются так! ... Нашу одежду отобрали, также как и одежду Ошо, и нам дали тюремную одежду. Она была старая и, очевидно, много раз стиранная, но подмышки были жесткими от старого пота, и когда одежда согрелась теплом моего тела, я должна была терпеть вонь многих людей, которые носили одежду до меня. Это было так неприятно, что когда мне предложили через три дня смену одежды, я отказалась, потому что по крайней мере я не подцепила вшей или чесотку, а следующий раз кто знает?... Я слышала от Сестры Картер, которая помогала заботиться об Ошо, что когда Ошо принесли его одежду, он просто сказал шутливым голосом: «Но она не по размеру!» Постельное белье было гораздо хуже, чем одежда, так что я спала не раздеваясь. Простыни были порванные, желто-серого цвета; одеяло было полно дыр и было шерстяным. Шерсть! У Ошо была аллергия на шерсть. Нирен, наш адвокат, привез новые хлопковые одеяла в тюрьму для Ошо, но Ошо никогда не получил их. Тюрьма находилась под покровительством христианской церкви. Священник посещал камеры с библией и говорил об учении Христа. Я чувствовала, как будто я вернулась по времени на пять сотен лет назад, все это казалось таким варварским... Девяносто девять процентов заключенных были черными. Могло ли быть так, что только черные люди совершали преступления, или только черных наказывали? Я вошла в свою камеру, которую я должна была делить примерно с двенадцатью наркоманками и проститутками. «О, Боже, помоги», —сказала я себе, — «как насчет СПИДа?» Женщины прекратили делать то, чем они были заняты, и все головы повернулись ко мне, когда я шла к пустой койке, неся мой искусанный блохами матрас. На мгновение я выпала куда-то. Затем я подошла к столу и скамейкам, где несколько женщин играли в карты, и спросила, могу ли я тоже принять участие. Я также хотела научиться говорить с южным акцентом до того, как я покину тюрьму. Мне нравились заключенные, и я увидела, что они более понимающие, чем люди, которых я встречала вне тюрьмы. Они сказали, что они видели меня по телевизору вместе с моим гуру, и не могут понять, почему мы были арестованы и посажены в тюрьму с таким большим шумом за нарушение эмиграционных законов. Они не могли понять, что происходит, почему с нами обращаются как с закоренелыми преступниками. Я думала, что если это так очевидно для этих женщин, тогда многие американцы придут в ярость в связи с арестом Ошо, и кто-то с пониманием, храбростью и властью выйдет вперед и скажет: «Эй... подождите минутку... что здесь происходит?» Я была полностью убеждена, что это случится. Это называется надеждой, и я жила с надеждой пять дней. Через несколько часов мне сменили камеру, и я не спросила, почему, потому что я испытала облегчение, когда увидела, что я присоединилась к Вивек, Нирупе и Мукте. В нашей камере было еще две заключенных, и она состояла из трех блоков по две койки в ряд, стола, скамьи, душа и телевизора, который выключался только когда было время спать. Шериф Кидд был начальником тюрьмы, и я думаю, что он делал все, что мог, для Ошо в тех обстоятельствах. Он сказал Вивек и мне, когда нас фотографировали для картотеки: «Он (Ошо) невинный человек». Сестра Картер тоже переживала за Ошо, и она приносила нам вести каждый день, например: «Ваш парень сегодня съел всю кашу из грита (южный вариант овсянки) «. Однажды утром через решетку в моей камере я увидела, как Ошо приветствует заместителя начальника Самуэля, это остановило время для меня и превратило тюрьму в храм. Он взял руки Самуэля в свои, и они стояли, смотря друг на друга несколько мгновений. Ошо смотрел на него с такой любовью и уважением. Встреча, казалось, происходила не в тюрьме, хотя в реальности это было именно так. Ошо дал пресс-конференцию, и его можно было увидеть по телевизору в тюремной одежде, отвечающего на вопросы прессы. Первый раз, когда я увидела Ошо в тюремной одежде, я была потрясена красотой, которую я никогда не видела раньше. Когда я уходила вместе с Вивек, мы посмотрели друг на друга и одновременно воскликнули: «Лао-Цзы!» Он выглядел как древний китайский мастер Лао-Цзы. Тюремщики тепло обращались с нами, и у них было уважение к Ошо; я видела, что здесь были хорошие люди, но система нечеловеческая, и они не понимают этого. Одна из охранниц, когда мы ехали на лифте по пути в суд, повернулась к нам и сказала: «Пусть Бог благословит вас». Она быстро повернулась от смущения или просто не хотела, чтобы кто-нибудь слышал. Нам разрешалось посещать спортплощадку во дворе каждый день по пятнадцать минут. Камера Ошо была на втором этаже с длинным окном, выходящим во двор, и заключенные придумали так, что когда мы выходили во двор, мы бросали вверх ботинок, и Ошо появлялся в окне и махал нам. Видно было, что для него это трудно, но мы могли узнать его, и мы ясно видели его легко махающую руку. Мы танцевали и плакали от радости, иногда под проливным дождем, для нас это был даршан. Туманная фигура в окне напоминала мне святых на цветных витражах в соборах. Когда мы возвращались в нашу камеру, надзиратели обычно удивлялись: мы уходили во двор печальные, а возвращались, смеясь — что случилось? В течение следующих четырех дней в судебной комнате я наблюдала как американское «правосудие» показало себя как фарс. Правительственные агенты лгали на месте присяги, свидетельства против Ошо делались санньясинами, которых шантажировали, чтобы они показывали ложь. Говорили о преступлениях, совершенных Шилой, хотя они не имели никакого отношения к случаю Ошо. День проходил за днем, и я видела, что в этом мире нет ни здравого смысла, ни понимания, ни справедливости. Мои надежды были тщетными, что кто-то в Америке выйдет вперед и скажет, что то, что происходит, это бесчеловечно и безумно. Никого не было. Ошо был один. Он сказал, что гений, человек калибра Будды всегда впереди своего времени, и его никогда не поймут его современники. В этой стране, называемой Америкой, Ошо был в заброшенной, варварской земле, и ни у кого не хватало храбрости услышать, что он говорит, или попытаться понять. Судебное разбирательство продолжалось пять дней, и в тот день, когда цепи сняли, репортер крикнул, когда мы покидали зал суда: «Как вы чувствуете себя без цепей?» — я помедлила, подняла руки над головой и сказала: «Я чувствую то же самое». Ошо не разрешено было выйти под залог. Он должен был совершить путешествие в Портленд, Орегон, как заключенный, и там должно было быть вынесено решение. Полет занимал шесть часов. Я видела в телевизионных новостях, как его эскортировали к ступенькам тюремного самолета. Даже несмотря на то, что его руки и ноги были в цепях, он двигался с такой грацией, с какой может двигаться только человек осознавания. То, как он двигался, разбило мое сердце. Нам разрешили сказать ему «до свидания» через решетку камеры. Мукти, Нирупа и я подошли, протянули руки через решетку и заплакали. Он встал с металлической койки, подошел к нам и, держа наши руки, сказал: «Идите. Не нужно волноваться. Я скоро выйду. Все будет в порядке. Идите счастливыми». Ожидая в офисе в тюрьме освобождения, я смотрела Ошо по телевизору и слышала, как один полицейский сказал: «Этот человек действительно что-то. Независимо от того, что с ним происходит, он остается расслабленным и полным мира». Я хотела сказать всему миру, что здесь Мастер, арестованный и обвиненный в фальшивых преступлениях, оскорбленный американской юридической системой, физически страдающий, которого тащат через Штаты под дулом пистолета, и он говорит нам «идите счастливо». Неужели они не могут увидеть из этого маленького предложения, какой он человек? Моя энергия совершила поворот, я прекратила плакать и посмотрела на него. Счастье имеет силу, и счастье — это его послание. «Я пойду счастливая, и я буду сильная», — поклялась я себе. Я нашла внутреннюю силу, но мое счастье было поверхностным. Это было как повязка после хирургической операции на сердце. ••• Мы все вернулись в Раджнишпурам и оставили Ошо в руках людей, которые планировали убить его. Путешествие из Северной Каролины в Портленд, которое должно было занять шесть часов, заняло семь дней, и Ошо был в четырех разных тюрьмах. Во время его заточения его облучили радиацией, и он был отравлен ядом таллием. [* См.книгу Джулиет Формен «Двенадцать дней, которые потрясли мир» и книгу Макса Бречера «Путь к Америке»] ••• Мы ждали в Раджнишпураме бесконечно долго. 6 ноября об Ошо ничего не было слышно с вечера 4 ноября, когда было сказано, что он приземлился в Оклахоме. Путешествие должно было занять только шесть часов, а было уже три дня с тех пор, как он покинул Шарлотту. Тюремные власти не открывали, где он находится, и потребовалось много крика Вивек, чтобы начать поиски. Билл Дейл, который так заботился о нас в Шарлотте как наш адвокат и который с такой любовью работал с Ошо, вылетел в Оклахому. Ошо был найден после того, как он дважды переводился в разные тюрьмы, и его принудили подписаться фальшивым именем Давид Вашингтон. Это было сделано совершенно очевидно для того, чтобы в тюремных записях невозможно было обнаружить следы Бхагвана Шри Раджниша, если с ним что-нибудь «случится». Ошо прибыл в Портленд через двенадцать дней после ареста, и ему разрешено было выйти под залог. Следующие несколько дней Ошо отдыхал и спал двадцать часов в сутки. Во вторник 12 ноября должно было состояться слушание дела в суде. Предыдущей ночью мне сказали, что после слушания дела в суде Ошо уедет из Америки в Индию. Лакшми, которая теперь снова была на сцене, не была в коммуне четыре года, и я присутствовала на встрече Ошо с ней, когда она говорила ему о месте, которое она нашла в Гималаях, где может быть начата новая коммуна. Она рассказывала ему о потрясающей реке с островом посередине. «Там, — сказал Ошо, — мы построим новый Будда Холл». Она сказала, что там много маленьких бунгало и большой дом для Ошо и добавила, что она не видит трудностей в получении разрешения на большое строительство. Ошо был готов начать все сначала. Несмотря на то, что его предали некоторые из его санньясинов, и несмотря на плохое здоровье, его работа должна была продолжаться. Я была изумлена тотальным энтузиазмом, с которым он обсуждал детали нашей новой коммуны. Я упаковала по крайней мере двадцать больших сундуков, так как мне казалось, что если мы будем на высоте нескольких миль в Гималаях, то откуда мы будем получать теплую одежду, туалетные принадлежности, еду и так далее, и поэтому я хотела взять как можно больше одежды Ошо. Комната для шитья может быть не будет работать долгое время. На следующий день Вивек и Деварадж уехали раньше Ошо, оставив меня сопровождать его в Портленд. Я чувствовала боль расставания с коммуной, даже несмотря на то, что, если верить Лакшми, мы скоро будем все вместе. Но все равно боль была. Когда мы упаковывали вещи в комнате Ошо, он достал статую Шивы, о которой он говорил много раз в дискурсах, и сказал: «Отдайте это в коммуну, они могут продать ее». Затем подошел через комнату к своей статуе Будды, которую он так любил, и сказал то же самое. Я, заикаясь, сказала: «О, нет! Пожалуйста, только не ее, ты любишь ее так сильно», — но он настаивал. Потом он сказал, что когда его часы вернутся от федеральных агентов, их нужно положить на подиум в медитационном зале, чтобы каждый мог видеть их. И он просил сказать его людям: «Эти часы будут вашей платой за билет на самолет в Индию». Мы не знали и даже не могли представить, что правительство украдет все его часы. Когда мы были арестованы в Шарлотте, все наше имущество было конфисковано. Некоторые вещи были возвращены после легальной битвы год спустя, но они оставили у себя часы Ошо. Это чистое пиратство. Я сказала «до свидания» моим друзьям, вышла наружу и пошла и поклонилась «моей» горе, под которой я спала, на которую я забиралась и просто сидела и смотрела последние четыре года. Затем я позвала Авеша в гараж, чтобы он вывел машину, так же, как я это делала много раз раньше. Авеш вел, а я сидела сзади вместе с Ошо. От Пруда Басе через Раджниш Мандир и дальше вниз к Раджнишпураму и до аэропорта стояли люди. Люди, одетые в красное, играющие на музыкальных инструментах, поющие, танцующие, махающие «до свидания» своему Мастеру. Лица! Лица! Музыканты следовали за машиной всю дорогу в аэропорт, некоторые бежали весь путь, неся свои бразильские барабаны. Я видела лица людей, которые годы назад были скучными, а сейчас трансформированными сияющими живыми лицами. Ошо сидел и приветствовал намаcте своих людей в последний раз в Раджнишпураме. Я окостенела от боли, но не позволяла себе распускаться. Было не время для эмоционального выброса. Я должна была заботиться об Ошо, и я сказала себе: «Позже я поплачу, но не сейчас». Мы доехали до маленького самолета на посадочной полосе, и Ошо повернулся на ступеньках, чтобы помахать всем. Взлетная полоса была полна людей: оптимистические, сияющие лица, играющие музыку, устроившие своему Мастеру действительно хорошее прощание. Я кинула один последний взгляд из маленького окна, когда самолет отрывался от земли, и посмотрела на Ошо, который сидел молча, оставляя позади своих людей, свою мечту.
|
|
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. РАСПЯТИЕ ПО-АМЕРИКАНСКИ. СТАНОВИЛОСЬ ТЕМНО, когда мы ехали по вымокшим от дождя улицам Портленда днем в середине ноября. Эскорт полиции размером с президентскую кавалькаду окружал роллс-ройс. Было по крайней мере пятьдесят полицейских, выглядевших огромными, в блестящей черной одежде, с лицами, закрытыми шлемами и очками, мчащихся на мощных харлей-дэвидсонах. Все дороги контролировались на каждом перекрестке, и мотоциклы делали впечатляющие хореографические маневры, когда двое на каждой стороне машины плавно заменялись другими двумя — они ехали внутри уличного движения как каскадеры. Среди фанфар, сирен и окруженный гигантскими телохранителями, Ошо вышел из машины, не затронутый, как обычно, тем, что происходило снаружи, и мягко вплыл в комнату суда, сопровождаемый шестью или восьмью полицейскими в гражданском. Я вышла с другой стороны машины и вступила в хаос: орды толкающихся людей, пресса и тележурналисты. Мне не разрешили последовать за Ошо в ту же самую дверь, и мгновение я стояла, наблюдая, как он исчезает в море серых и черных костюмов, которые заполнили коридор здания суда. Я протолкалась сквозь толпу и нашла другой вход, и после разных препирательств я сидела рядом с Ошо в комнате суда. Ошо сидел расслабленный и спокойный, наблюдая за драмой сверху. Позже Ошо говорил: «Правительство шантажировало моих адвокатов. Обычно такого никогда не бывает, что правительство берет на себя инициативу в переговорах; но прямо перед моим судебным процессом они вызвали моих адвокатов для переговоров и делали разные намеки... Они ясно сказали, что: «У нас нет никаких свидетельств, никаких доказательств: мы знаем это, и вы это знаете, что если вы будете продолжать дело, вы выиграете. Но мы хотим, чтобы было ясно, что правительству не понравится, если его победит индивидуум; мы не позволим индивидууму выиграть дело. Дело может продолжаться двадцать лет, и Бхагван останется в тюрьме. И всегда есть риск для жизни Бхагвана, это вы должны понимать очень ясно». Нирен плакал, когда адвокаты вышли с этой встречи. Он сказал: «Мы не можем ничего сделать, мы бессильны; нам стыдно просить тебя, чтобы ты сказал, что ты виновен. Ты не виновен, а мы просим тебя, чтобы ты сказал, что ты виновен, потому что правительство заявило, оно дало ясно понять, что твоя жизнь в опасности». «Они сказали мне», —продолжал Ошо, — «что если я признаю два небольших преступления, я буду освобожден и просто депортирован. Я был готов остаться и умереть в тюрьме — в этом не было проблемы, но они начали говорить: «Подумайте о ваших людях», и тогда я подумал, что это (имея в виду, что он виновен, когда он не виновен) можно не принимать серьезно». Ошо был обвинен в тридцати четырех нарушениях иммиграционных законов и два были приняты. Что же случилось с остальными тридцатью двумя? Судья, должно быть, был преступник, потому что были переговоры, а какие могут быть переговоры о преступлении? Разве преступление это бизнес? Даже те два преступления, которые были приняты, были фальшивыми, одно — это то, что он прибыл в Америку с намерением остаться, и второе — что он помогал иностранцам вступать в брак с американцами. Ошо писал в министерство внутренних дел, запрашивая иммиграционный статус, несколько лет, но они не ответили ни на одно из его писем. Почему? Он был обвинен в том, что он устроил тысячи браков и по крайней мере «один с определенностью» — это что, шутка? Один был с определенностью! А что же стало с другими тысячами, и в любом случае этот один не был доказан. Я открыла рот, когда услышала, как судья зачитал, что Ошо прибыл в Америку для того, чтобы создать место для медитации для многих людей, потому что его ашрам в Индии был слишком маленьким. Это было преступлением! Ошо не шевелился, он был скромным, и все же он был королем. Его детская невинность и ранимость каким-то образом делали его недостижимым. Он полностью принимал, но не подставлял другую щеку. Противоположности встречаются, там, где пустота достаточно широка, и я слышала, как он говорил: Мастер как небо, Кажется, что он есть, но его нет. Он был таким же, каким я его видела сидящим в его комнате или в Будда Холле медитирующим с нами. Я думаю, что если личность ушла, и человек больше не управляется своими старыми умственными стереотипами, тогда нет эго, которое можно задеть, и нет «Я», которое чувствует себя оскорбленным. Судья Ливи спросил Ошо: «Вы виновны?» Ошо сказал: «Это я». Наш адвокат Джек Рансон, который стоял рядом с Ошо, сказал: «Виновен». Это случилось дважды, и потом, позже, я спросила Ошо о его ответе на вопрос о виновности, и он сказал мне, смеясь: «Потому что я не виновен! Мой ответ просто констатировал, что я существую». Наш адвокат сразу же ответил: «Виновен». Это его проблема, виновен он или нет». Суд вынес приговор о десяти годах тюрьмы, с отсрочкой приведения его в исполнение. Ошо также будет подвергаться проверке в течение пяти лет, при условии, что он покинет Соединенные Штаты и согласится не возвращаться туда во время пятилетнего проверочного срока без разрешения министра юстиции Соединенных Штатов. Когда судья спросил Ошо, понимает ли он, что он не может въехать в Америку в ближайшие пять лет, Ошо сказал: «Конечно, но вам не нужно лимитировать мой въезд пятью годами, я больше не вступлю на эту землю». Судья сказал: «Вам может прийти на ум и другое решение», — но Ошо ничего не сказал и улыбнулся. Позже я спросила его, почему он ничего не сказал и улыбнулся, и Ошо ответил: «По той же самой причине, по какой Иисус ничего не сказал, когда Понтий Пилат спросил его: «Что есть истина?» Я тоже молчал и улыбнулся, потому что этот бедный парень не понимает, что у меня нет ума, который я бы мог изменить». Ошо был приговорен к полумиллиону долларов штрафа за два небольших нарушения, которые 'обычно наказываются двадцатипятидолларовым штрафом и депортацией. Хасия с помощью друзей собрала штраф за десять минут, Ошо был выпущен из зала суда, и ехал по мокрым улицам Портленда. Толпы людей стояли на улицах, некоторые махали руками, а некоторые показывали палец. Огни магазинов отражались в лужах, я смотрела из окна машины и видела, что витрины магазинов полны рождественских украшений. Жизнь вышла за пределы эксцентричности в последние несколько недель, но это! Это лицемерие называемое Рождеством было уже слишком. Мы поехали прямо в аэропорт, где группа санньясинов и репортеров ждала у ступеней самолета Ошо, а Вивек стояла в дверях, приветствуя его. Когда он поднялся по ступенькам, он повернулся, чтобы помахать. Я смотрела на него, лил дождь, и ветер развевал его бороду в ночном воздухе. Я была загипнотизирована его мягкой красотой и парализована огромной важностью момента. До свидания, Америка. До свидания, Мир. Дверь начала закрываться, когда я вдруг поняла, что я тоже уезжаю, и я пробралась вперед через толпу, поднялась по ступенькам и вошла в теплый заполненный людьми салон. Вивек опустила вниз три кресла и сделала импровизированную постель. Подушки и одеяла были приготовлены, он лег и закрыл глаза. Необычный вид стал слишком обычным в течение следующего года, когда время от времени салон самолета, летящего над планетой, должен был становиться нашим единственным «домом». Когда мы летели над Америкой, я чувствовала себя лучше, чем когда-либо последнее время. Мы открыли бутылку шампанского и отпраздновали, а Ошо мирно спал. Ошо спал от момента взлета до момента посадки всегда и везде. Он просыпался с выражением вновь родившегося ребенка, видевшего все в первый раз, и удивлялся, что он все еще вместе с нами на Земле. В самолете были Вивек, Деварадж, Нирупа, Мукти, Хасия, Ашиш и Рафия. Это был маленький самолет — большой самолет, который мы ожидали, был отменен, когда они услышали, кто будут их пассажиры, и поэтому большинство людей, включая семью Ошо, осталось позади в Портленде, чтобы последовать за нами коммерческими рейсами. Мы приземлились на Кипре, потому что у нас не было разрешения на полет над арабскими странами, а так как там был мусульманский праздник, нам бы все равно никто бы не дал разрешения. Перед нами был прекрасный вид аэропорта в Кипре. Мы прилетели из орегонской зимы в невыносимую жару Средиземноморья, одетые в сапоги, меховые пальто, шарфы и шапки. Мы все восемь были одеты в красное, а на Ошо с его длинной серебряной развевающейся бородой была его длинная роба и вязаная шапка (усыпанная бриллиантами, как писала пресса). Официальные лица сходили с ума от волнения и старались понять, что происходит и что они должны делать. Ситуации не помог заблудший репортер, который оказался в аэропорту и кричал официальным лицам: «Бхагван Шри Раджниш! Он только что был депортирован из Америки». Однако после часа заполнения форм, во время которого Ошо сидел в грязной, наполненной дымом комнате ожидания, нам разрешили пребывание на Кипре, и мы поехали на такси в «лучший» отель. Было около двух часов ночи, и мы были слишком возбуждены, чтобы спать, так что я села на балконе моей комнаты в отеле. Я смотрела в ночь и плакала. Я была свидетелем распятия в наши дни, и я была переполнена воспоминаниями об Ошо в цепях, в тюрьме, о нереальных сценах в суде, конце Раджнишпурама и прекрасных людях там. Я знала истину того, что мы пытались создать в Америке, знала невинность и радость всех людей, и я чувствовала, как будто само существование повернулось против нас, и не было шанса в мире для таких людей, как мы. «Почему ты покинул нас?» —спрашивала я. На следующий день с разрешением лететь над арабскими странами, мы были на пути в Индию. Индия! Моя последняя надежда. Америка доказала, что она варварская и у нее нет понимания Ошо, но Индия будет другой. Индийские люди понимают, что такое просветление, они знают про поиск Истины и они уважают «святых» людей. Если даже только из предрассудков, индийские люди уважают человека, если он великий учитель, и, конечно, они знают Ошо. Он провел тридцать лет, путешествуя по Индии, иногда давая лекции толпам по пятьдесят тысяч человек. Я была уверена, что Индия будет приветствовать их «Божьего человека» дома с открытыми руками. То обращение, которое Ошо получал в Америке, подтвердит их подозрения, что Запад не имеет понимания внутреннего богатства. «Они дадут ему землю и место, где жить», — думала я. Мы прибыли в Дели в два тридцать утра, на двадцать четыре часа позже, чем ожидалось, из-за нашей остановки на Кипре. Это позволило тысячам людей прибыть в аэропорт, и это, должно быть, создало очень напряженную атмосферу, поскольку люди ждали, и ждали, и ждали. Когда мы прибыли к иммиграционным стойкам, и я посмотрела на толпу за ними, я испугалась. Там были сотни репортеров и тележурналистов с камерами, и они стояли на стульях и столах; это было как море взволнованных, неистовых людей, толкающих и пихающих друг друга, они все хотели коснуться Гуру. Лакшми была там, все ее четыре фута и десять дюймов, и Анандо, которая прибыла с Лакшми из Америки несколько дней назад (Анандо, которую я встретила в белом туннеле в начале моего санньясинского путешествия). Остальные люди нашей группы застряли на таможне, и это позволило Вивек и Ошо достичь выхода и сесть в ожидающую машину, пройдя через сумасшедшую толпу. Я последовала за ними несмотря на то, что Вивек кричала мне «иди назад, иди назад». Я до сих пор не могу понять, почему она говорила это, это была невозможная ситуация, люди тащили Ошо за одежду, одна женщина прыгнула на него сзади и обхватила его за шею, остальные падали к его ногам, задевали, наступали на его ноги и почти сбили его на землю. Люди сзади сильно толкались, чтобы принять участие в действиях, а репортеры прыгали перед Ошо, стараясь задать вопросы. Был только один путь через это все, и я не собиралась возвращаться к иммиграционной стойке и наблюдать. Я хватала людей за руки или за волосы, за все, за что я могла ухватить, и старалась очистить дорогу. Анандо делала то же самое, и Лакшми, несмотря на свои маленькие размеры, тоже оказалась хорошим борцом. Ошо улыбался каждому, и с руками, сложенными в намасте, спокойно скользил по предательской дороге. Когда мы в конце концов достигли машины, потребовалось по крайней мере пять минут, чтобы просто открыть дверь, из-за толпы народа, и много сил, для того, чтобы держать дверь открытой, чтобы Ошо мог сесть вовнутрь. Я стояла, дрожа, когда машина уезжала, и я начала расслабляться. Мы были в Индии, и Ошо был в безопасности! ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. КУЛУ. РЕЙС в Кулу Манали был в 10.00 утра из Дели. Уже совсем рассвело, когда Ошо давал пресс-конференцию в 7.00 в Хайятт Ридженси Отеле. Он не оставил камня на камне от Америки, выражая все, что он о ней думает. Я перехватила пару часов сна перед хаотической гонкой, от которой вставали дыбом волосы, через Дели на грузовике с сундуками, которые индийская пресса описывала как «серебряные, инкрустированные бриллиантами». Это были как раз те же самые сундуки, которые я упаковывала две ночи назад, и которые были куплены в обычном хозяйственном магазине в центре провинциального сельского штата. Мама Ошо, Матаджи, присоединилась к нам с некоторыми членами своей семьи, рядом был также Харидас, который жил вместе с нами в Раджнишпураме. Ашу, молодая, с рыжими волосами, кожей, похожей на фарфор и озорным смехом, была стоматологическая сестра Ошо, и она путешествовала вместе с Харидасом и Муктой. Мукта была одной из первых западных санньясинов Ошо и происходила из греческой семьи судовладельцев. У нее была грива серебряных волос, и она была садовницей Ошо много лет. Я была счастлива, что Рафия путешествовал вместе с нами. Он был ближайшим другом Вивек в последние два года. Он излучал силу, центр которой находился глубоко внутри, и все же он был очень легким и игривым, и всегда был готов смеяться. Мы заполнили самолет, но сундуки не влезали, так что они должны были нас догнать — мы надеялись! Аа! Какое счастье было в конце концов сидеть в самолете, который взлетает — ничего больше не надо делать. Я посмотрела через проход в самолете и видела Ошо, который сидел рядом с окном и пил сок. Ошо говорил так много о Гималаях, и я чувствовала волнение, что увижу их и смогу увидеть его смотрящим на них. Однако, это были не романтически покрытые снегом пики, это были только предгорья Гималаев, но все же... Хасия и Анандо должны были остаться в Дели и работать. Ошо подозревал, что правительство будет чинить трудности западным ученикам, и нужно было найти контакты и сделать приготовления для покупки собственности. Полет занимал всего два часа, и потом мы ехали по извивающимся дорогам вверх в горы. Местные жители, которых мы видели по дороге, были очень бедные, но у них было величие, которого не было у подавленных бедностью душ в Бомбее. У них были прекрасные лица, которые говорили о смешанной крови, может быть, тибетской? Поместье, называемое Спан, было в пятнадцати километрах, и дорога большую часть пути шла параллельно реке, затем через шатающийся мостик проходя мимо примитивно выглядевших каменных стен и зимнего ландшафта. Машины неожиданно повернули направо, и мы въехали в совершенно другой мир. Здесь был прекрасно выглядевший курорт примерно с десятью коттеджами, сгрудившимися вокруг большого каменного здания, с двумя стенами окон, смотрящими на реку. Одно из маленьких бунгало недалеко от реки было для Ошо, а в большом доме мы должны были есть, смотреть фильмы и кричать в телефон в течение многих безуспешных попыток поговорить с Хасией. Но было что-то в этом месте, что не совсем подходило. Администрация в большом здании никогда не обращалась с нами как с людьми, которые купили эту собственность, и мне это было странно! Может быть, они еще не знали, что мы были новые арендаторы. Ошо на следующее утро гулял по поместью и говорил Рафии, что нужно купить горы, которые за рекой, и построить мост к ним через реку. Он гулял вокруг, рука на бедре, и говорил Рафии о своем видении этого места и его возможностей. Этот трогательный и вдохновляющий сценарий повторялся, куда бы Ошо ни прибывал. Сразу же у него было видение этого места, и он указывал на здания, бассейны и сады, которые должны были быть построены. Для Ошо, где бы он ни был, это было Место. Индийские журналисты приезжали интервьюировать Ошо, иногда два раза в день, и это происходило или в его жилой комнате, или на веранде, которая смотрела на реку. Ложе реки было очень скалистым, и поэтому вода производила сильный шум, когда она проносилась мимо. Однако это была маленькая река, и как кто-то мог представить остров в ее середине — это было выше моего понимания. Ошо гулял каждый день вдоль реки и проходил мимо коттеджей к скамейке, где он сидел и смотрел на Гималаи. Каждый день можно было видеть приближающийся снег, который покрывал горы. Много старых друзей и санньясинов приходили повидать его, и он встречал их во время своей прогулки и болтал с ними. Иногда я сопровождала его на прогулке и сидела вместе с ним на скамье, в то время как река с ревом проносилась мимо, и бледное зимнее солнце окрашивало верхушки гор золотом. Доходили новости из Раджнишпурама, и я слышала, что американское правительство заморозило все активы коммуны и объявило ее банкротом. Сотни санньясинов покидали коммуну и уходили обратно в мир без денег. Я чувствовала себя как во время войны, когда семьи и друзья расстаются и теряются. Я всегда предполагала, что коммуна будет там навсегда, и теперь я думала обо всех тех случаях, когда я была несчастна, потому что мой друг выбрал быть с другой женщиной. Я могла использовать это время для того, чтобы наслаждаться собой, если бы я только знала, насколько временным все это было. Я размышляла о том, что однажды придет смерть, в точности как пришло американское правительство, и я поклялась, что я не буду смотреть назад и сожалеть. Не было времени, чтобы быть несчастной. Репортер спросил Ошо: «Вы чувствуете какую-то ответственность относительно ваших санньясинов, которые жили в вашей коммуне, вложили деньги, иногда те, которые они получили по наследству, вложили свою работу в проекты коммуны?.. « Ошо: «Ответственность для меня это что-то индивидуальное. Я могу быть ответственным только за мои собственные действия, мои мысли. Я не могу быть ответственным за ваши действия и ваши мысли. Были люди, которые вложили все свое наследство. Я тоже вложил всю свою жизнь. Кто ответственен? Они не ответственны, потому что я отдал всю свою жизнь им, а их деньги не более ценны, чем моя жизнь. Имея мою жизнь, я могу найти тысячи людей как они. Но с их деньгами они не могут найти другого меня. Но я не считаю, что они ответственны за это. Это было моей радостью, и я любил каждый момент этого, и я буду продолжать давать мою жизнь моим людям до самого последнего вздоха, не вселяя ни в кого чувство вины, что он ответственен...» Сарджано приехал с визитом во время первой недели декабря для того, чтобы сделать интервью с Ошо в журнале. Он был одним из диких итальянских учеников Ошо, и, что было достаточно необычным, он всегда умудрялся поддерживать контакт с миром журналистов благодаря своему таланту фотографа и своим статьям, и он также провел несколько лет, сидя у ног Ошо. Чтобы продолжить статью, он договорился о приезде телевизионной компании с целью сделать документальный фильм об Ошо. Он связался с Эндзо Бьяджи, который представлял итальянское национальное телевидение. Бьяджи был известным продюсером в Италии, у которого было свое собственное шоу — «Прожектор». Индийское посольство отказалось дать визы, и для меня это было первое указание на то, что Индия неспособна распознать Будду так же, как любая другая страна. Прокурор Соединенных Штатов Чарльз Тернер дал ясно понять, что намерением правительства США было изолировать Ошо в Индии, отрезать его от иностранных учеников, ограничить доступ иностранной прессе и ограничить свободу речи. Совершенно ясно, что работа Ошо и его весть миру в этом случае была бы закончена, и видно было, что Индия находилась в сфере достижимости сильного американского давления. Тем временем мы жили одним днем, и мои дни были наполнены стиркой, которая была очень отлична от того, как это проходило в Раджнишпураме! Я стирала одежду в ведре, в ванной комнате в индийском стиле, в которой был один кран, из которого шла вода с ржавчиной. В рядом находящейся спальне на кровати я гладила и развешивала одежду для просушки, ставя ведра и тазы, чтобы в них стекала вода. Прекрасные робы Ошо скоро начали терять свою форму, пропитываться влажным запахом Кулу, и белые становились коричневыми. Но я была счастлива, так как в течение пары недель должен был прийти снег, и тогда уже не будет электричества и воды совсем, только снег, чтобы его растапливать. Ошо часто говорил с прессой два раза в день, а мы сидели снаружи, слушая его на фоне звуков мчащейся реки с бледным светом солнца на наших лицах. Я слышала, как он говорил: «Вызов делает тебя сильным». Его терпение с теми, кто его интервьюировал, было огромным. Многие индийские журналисты прерывали его, когда он говорил, чтобы согласиться или не согласиться. Я никогда не была свидетелем подобных вещей, и иногда эти взаимодействия были уморительно забавными. Нилам и ее дочка Прия прибыли из Раджнишпурама. Они были с Ошо пятнадцать лет, с тех пор, как Прия только что родилась, и это были прекрасные женщины, которые выглядели как сестры. Они были двумя из многих индийских учеников Ошо, которые были совершенной смесью Запада и Востока. Нилам подавала Ошо обед и сопровождала его на прогулке в тот день, когда мы, девять человек, уехали, чтобы получить продление наших виз у мистера Неги, начальника полиции в Кулу. У нас была прекрасная встреча с ним, он предлагал нам бесконечные чашки чая, и, видимо, ему было приятно иметь живую аудиторию, которой он мог рассказывать истории о туристах, которые были съедены медведями. Он уверил нас, что не будет никаких проблем, мы пожали друг другу руки и счастливые вернулись назад в Спан. На следующий день десятого декабря я была в моей комнате, когда вошел Деварадж и сказал мне, что продление наших виз отменено. Я почувствовала тошноту и села на кровати. Как такое возможно? Эффективность индийского иммиграционного офиса очень беспокоила. Я думала про себя, что это должен быть серьезный и важный случай для них, я никогда не видела, чтобы индийские власти делали что-нибудь быстро. В это время было трудно даже сделать телефонный звонок, потому что этому препятствовала зима. Погодные условия ухудшались, и рейсы в Дели начали регулярно отменяться. Связь с Хасией в Дели стала такой трудной, что однажды она решила, что быстрее сесть на самолет и приехать к нам, чем пытаться говорить по телефону. В тот же день полиция прибыла в Спан, вызвала всех иностранцев и поставила штамп в их паспортах: «Приказано покинуть Индию немедленно». Вивек, Деварадж, Рафия, Ашу, Мукта и Харидас разминулись с ними буквально на минуты, потому что они уехали в Дели, чтобы попробовать еще раз подать на продление виз. За день до отъезда Вивек в Дели я слышала, как она разговаривала с Нилам и говорила ей, что Ошо сказал, что если нас всех депортируют, он тоже уедет. Вивек попросила Нилам: «Пожалуйста, не позволяй ему следовать за нами, потому что по крайней мере в Индии он в безопасности». Хасия и Анандо были заняты в Дели, встречаясь там с официальными лицами. Арун Неру был тогда министром внутренней безопасности, и он был в центре этой проблемы, но встречи с ним постоянно отменялись. Когда они все-таки встретились с ним, им было «доверительно» сказано, что им нужно посмотреть внутри своей группы, чтобы увидеть, откуда идут проблемы. Выяснилось, что Лакшми написала в министерство по внутренним вопросам и дала полное описание всех иностранных учеников, и ее слова повторяли нам: «Нет необходимости, чтобы иностранные ученики заботились об условиях жизни Ошо». На самом деле это было необходимо, потому что для Ошо его работа была более важна, чем его жизнь, и для этого нужны были западные люди. Ошо говорил: «Мои индийские ученики медитируют, но они не сделают ничего для меня. Мои западные ученики сделают все для меня, но они не медитируют». Я не понимала этого в то время, но скоро я научилась. В тот день, как раз перед тем, как Ошо собирался пойти на прогулку вдоль реки, были большие беспорядки перед главными воротами в Спане. Я пошла посмотреть, что происходит, и увидела, что администрация Спана была в безнадежной борьбе с группой выпивших сикхов, которые прибыли на автобусе и агрессивно кричали об Ошо и о том, что они хотят его видеть. Я бежала по газонам и зигзагам между коттеджами к веранде, на которой уже стоял Ошо, собираясь пойти на прогулку. Он был виден с дороги, и я сказала ему, пожалуйста, войди внутрь, потому что там автобус выпивших сикхов, которые становятся агрессивными. Мы вошли внутрь, и я задернула занавески в гостиной. Снаружи начался дождь, в комнате потемнело, и когда я посмотрела на Ошо, он сказал: «Сикхи! Но я никогда не говорил ничего о сикхах. Какая глупость! Чего хотят эти люди?». И потом он сел на край дивана, ссутулился и сказал: «Этот мир безумен, какой смысл жить?» Я никогда не видела Ошо в каком-нибудь другом состоянии кроме блаженства. В период тюрьмы и разрушения коммуны он оставался незатронутым. Сейчас он не был в печали или гневе, просто усталый. Он выглядел усталым, когда он сидел и смотрел в никуда, а я стояла в нескольких футах от него, не способная двигаться. Все, что я могла сказать, было бы поверхностным, любой жест, который я могла бы сделать, был бы бессмысленным. В моем уме проплыла мысль, что это его свобода чувствовать так, и нет ничего, что я должна была бы сделать, чтобы вмешаться. Мы оставались застывшими в нашем положении, а звуки падающего дождя наполняли комнату, и я чувствовала, как будто я стою на краю пропасти, вглядываясь в темную глубину. Как много прошло времени, я не знаю, но краем глаза я увидела луч солнца, который проник через занавеску. Я пересекла комнату и отдернула занавески — дождь прекратился. Я посмотрела наружу, там было тихо. Сикхи уехали. «Ошо, ты хотел бы пойти на прогулку?» — спросила я. Когда мы гуляли вдоль реки, я чувствовала такую переполняющую радость, что я с трудом удерживала себя от того, чтобы не затанцевать вокруг него, как щенок, когда он шел. Он улыбался и ждал у поляны, где несколько санньясинов пришли приветствовать его. Среди них были старые друзья, Кусом и Капил, супружеская пара, которые были из первых людей, которые приняли санньясу, с их выросшим ребенком, которого Ошо не видел с тех пор, как он родился. Он с любовью коснулся мальчика и болтал с ним на хинди долгое время. Я гуляла по воздуху. Это был первый день моей жизни, все было таким новым и свежим. С этого дня всегда, когда я окружена темнотой и безнадежностью, я останавливаюсь тихо и жду. Я просто жду. Ночью я читала для Ошо. Я читала Библию, или скорее Сексуальную Библию, написанную Беном Эдвардом Акирли. Это была только что опубликованная книга, которая состояла из трех сотен страниц, взятых прямо из Библии, без всяких подделок. Эти страницы были чистой порнографией, и это была одна из самых больших шуток для меня, что, видимо, даже Папа не читает Библию, иначе он бы сошел с ума. Когда мы покинули Раджнишпурам, каждый из нашей маленькой группы оставил свои драгоценности для продажи. Ошо подарил мне ожерелье, кольцо и часы, и посмотрев на мое голое запястье однажды в Кулу, он спросил меня, где мои часы. За несколько дней перед этим Кусом и Капил подарили Ошо браслет из золотой цепочки, и он сказал мне, чтобы я пошла и взяла браслет, который лежит в его спальне на столе, он мой. Я была тронута, потому что у него тоже ничего не было, и это был первый подарок, который он получил после того, как он оставил все позади в Америке. Он сказал: «Пожалуйста, пусть Кусом не видит этого, потому что это может ее расстроить». Мои глаза наполнились слезами, когда он после этого продолжал: «Однажды, когда все успокоится, я смогу подарить каждому подарок». Я увидела, как однажды утром прибыла полиция, и когда они вошли в здание администрации, я побежала, чтобы сказать Ошо, и объявила их прибытие в очень цветистых выражениях. «Для чего они здесь?» — спросил он. «О, они просто еще одни актеры в драме», — сказала я, театрально взмахнув рукой. Он посмотрел на меня взглядом, который сказал мне, что он определенно НЕ нуждается в эзотерическом ответе от меня. Он хочет знать, что действительно происходит, так что чувствуя себя немного глупо, я побежала к Нилам, чтобы узнать плохие новости. Мы должны были уезжать — немедленно. Полиция уехала, и Ашиш, Нирупа и я упаковывали наши сумки. Мы успевали на самолет в Дели. Я пошла сказать «до свидания» Матаджи, маме Ошо, Тару и всей семье. Я плакала так много, что я даже начала немного волноваться, что это слишком, и я расстроила Матаджи. Было такое чувство, что мы расстаемся навсегда. Перед тем, как приблизиться к Ошо, я смотрела на него несколько минут. Он сидел на веранде, сзади были Гималаи, пики теперь были покрыты снегом. Роба, которая была на нем, всегда была одной из моих самых любимых; она была темно-синяя и одна из нескольких, которые действительно хорошо стирались. Его глаза были закрыты, и он выглядел как будто он был очень-очень далеко. Я была здесь раньше, «дежа вю», ученик оставляет своего мастера в горах. Это все было так знакомо, когда я прикоснулась к его ногам и коснулась лбом земли. Он наклонился и коснулся моей головы, и со слезами, которые лились из глаз, я поблагодарила его за все, что он дал мне. Я сказала «до свидания» и потащила свое онемевшее тело к машине, и мы уехали. Когда мы выезжали из ворот, я повернула голову и посмотрела назад. Двумя часами позже мы были в аэропорту в Кулу, и, с еще большими слезами говоря «до свидания», мы подошли к самолету, неся наши чемоданы. Пилот с рейса Дели — Кулу передал нам письмо, которое Вивек сунула ему в Дели, в нем она писала нам, что им не удалось получить продления, но так как это был конец недели (была пятница), нам надо остаться с Ошо до понедельника. В любом случае мы должны до вторника официально выехать из страны. Мы поехали прямо обратно в Спан, и я была в гостиной Ошо, моя драма несколько часов назад была в световых годах от меня. Он проснулся после своего короткого послеобеденного сна и вошел в гостиную: «Привет, Четана», — и он тихо засмеялся. ••• Полиция снова приехала, и они были в ярости по поводу нас. Они видели нас в аэропорту и хотели знать, почему мы не сели на самолет. Мы шутим с ними шутки? Нилам, с достаточным обаянием, чтобы остановить ураган, объяснила ситуацию. Был конец недели; самолет улетел; дороги были покрыты льдом; в любом случае мы не могли покинуть Индию сегодня и так далее. Они подняли бурю и сказали, что они вернуться через несколько часов, но не вернулись. Ошо говорил о том, чтобы поехать в Непал, и индийцам не нужна виза в Непал, так что это было бы легко. Его работа не могла бы расти здесь, на заднем дворе огромного мира, всего с несколькими преданными, которым любили бы его и заботились о нем; но это было не для него, просто жить счастливо с несколькими учениками. Его послание должно достичь сотен тысяч во всем мире. Он сказал на Крите несколькими месяцами спустя: «В Индии я сказал санньясинам, чтобы они не приезжали в Кулу Манали, мы хотели приобрести землю и дома в Кулу Манали; если бы тысячи санньясинов стали прибывать, тогда сразу же ортодоксальные старомодные люди начали бы сходить с ума. А политиканы всегда ищут возможности... Эти несколько дней, когда я не был со своими санньясинами, не разговаривал с ними, не смотрел в их глаза, не видел их лиц, не слышал их смеха, я чувствовал, что мне не хватает питания». («Сократ Отравлен Снова Через Двадцать Пять Столетий») Так начались несколько дней, которые, я уверена, Ашиш никогда не забудет. Весть должна была дойти до Хасии, Анандо и Джаеша, который присоединился к ним в Дели. Они должны были сделать приготовления, чтобы Ошо мог поехать в Непал. Телефоны не работали, в уикенд не было самолетов, и это означало двенадцатичасовое путешествие на такси для Ашиша, чтобы доставить послание, получить ответ и сразу возвращаться назад. Дороги были скользкими ото льда, и падающий снег был таким густым, что многие дороги были полностью закрыты. Расстояние между Кулу и Дели семьсот километров. В первую ночь Ашиш уехал на машине с инструкцией «наладить контакты с кабинетом министров в Непале». Один из них на самом деле был санньясином, и стало известно, что король читал книги Ошо. Но мы не знали в то время всей ситуации, а она состояла в том, что у короля был злобный брат, который контролировал армию, промышленность и полицию. Ашиш достиг Дели в шесть часов утра, позавтракал и прибыл в Кулу ранним вечером. Ага! Новое послание. Найти дом в Непале, дворец на берегу озера. Ашиш быстро съел ужин и сказал нам, что туман на дороге был таким густым, что ему пришлось выйти из машины и идти впереди нее, чтобы водитель не въехал в канаву. Он нанял другое такси до Дели и возвратился на следующий день с ответом, но он немного пошатывался, и у него были мутные глаза. В это путешествие машина потерялась в тумане, и когда Ашиш начал обследовать окрестности, он оказался в сухом русле реки. При свете луны, выглянувшей на минутку из облаков, он увидел силуэты трех верблюдов. Он не мог спать в такси, и теперь уже было две ночи и два дня, как он не спал. Еще одно сообщение, очень важное. Ашиш был уже на грани. Он, пошатываясь, вышел в холодную ночь со своим посланием и возвратился как раз вовремя, чтобы поймать самолет на Дели и улететь с Нирупой и мной. Когда Ашиш попадал в экстремально трудные ситуации, он расцветал. Однажды в Пуне он работал день и всю ночь, чтобы сделать новое кресло для Ошо, и Ошо сказал, что у него (у Ашиша) было психоделическое переживание, когда кресло было закончено. Ашиш, Нирупа и я коснулись ног Ошо, сказали «до свидания» и еще раз покинули Спан. Полиция эскортировала нас к самолету, а когда мы прибыли в Дели, мы встретили остальных членов нашей группы в маленьком отеле. Вивек, Деварадж и Рафия должны были полететь в Непал первыми и найти дворец. Мы должны были последовать на следующий день и остановиться в коммуне Покре, примерно в ста восьмидесяти километрах от Катманду. Несколькими днями позже продление визы Хасии, которое было гарантировано без всяких проблем несколькими неделями раньше, было отменено, полиция приехала к ней в отель и увезла ее в аэропорт под дулом пистолета. Калькуттская газета «Телеграф» 26 декабря 1985 года сообщала: «Правительство накинуло одеяло запрещения на въезд иностранных последователей Бхагвана Раджниша в страну». Говорилось, что решение было принято Аруном Неру совместно с министерствами внутренних дел и иностранных дел. В дополнение, индийские посольства и иностранные местные представительства были проинструктированы не давать продления визы любому иностранцу «если он или она были идентифицированы как последователи Бхагвана Раджниша. Такой человек не должен получать визу даже как турист». Чтобы придать видимость справедливости действиям правительства, было сказано, что Бхагван был шпионом ЦРУ! Очень усталые, Ашиш, Нирупа, Харидас, Ашу, Мукта и я прибыли в аэропорт в Дели, собираясь садиться на самолет в Непал, когда один из официальных лиц увидел, что у меня не хватает одной из многих бумаг, которые были нам выданы властями. Он сказал, что я не могу покинуть страну! Я показала на страницу в моем паспорте, где было написано: «Приказано покинуть Индию немедленно», и спросила его, о чем, черт побери, он говорит, и что если он не прекратит вмешиваться, я опоздаю на самолет. Он тогда позвал всех назад из зала выхода, переписал наши имена и потом снова разрешил всем идти, кроме меня. Он к этому времени вызвал еще трех офицеров, и у меня кружилась голова от безумия ситуации. У меня с собой была роза, которую я собиралась посадить в непальскую почву как какое-то символическое подношение. Я отдала ему розу, он взял ее в большом смущении, положил ее быстро на свой стол и разрешил мне идти.
|
|
|