БЕСКОНЕЧНО-НОВЫЙ ГОД

Добавлено: Сб Янв 07, 2023 9:46 am

Тигр превратился в крошку -
В зайца, кролика иль кошку.
Этот путь не очень страшный,
Новый год как бы домашний.

Воды камень долго точат,
Нам волхвы судьбу пророчат,
Чтоб в магическом кристалле
Мы проходы узнавали.

Всем дорогой нам расти,
Свет собой в игру вести.
Коль услышанное видишь,
Как сказать, что "не-на-видишь"?

Ты заочно с тем знаком,
Ночью свет был светлячком,
В приходящей в мир картинке
Дверь открыта в половинке.

И в К(Х)ресте все части света
Раскрывают зиму, лето,
Утро, вечер, дождь и зной,
Ведь тот свет всегда с тобой.

Слухом ловим мы снежинку,
Раскрывается она
Через дверь или калитку
В каплю мира-полотна.

Сделать путь живой водой
Странники вменят в устой,
В яслях спящий в грёзах нить
Будет в импульсах ловить.

Все младенцы счастье мира
Держат цепко в кулачках,
Как простые Херувимы,
Постовые на часах.

Будьте в нитях словно дети,
Раздавая светом свет,
Вы идёте по эфиру,
И конца вселенной нет.

Как снежинка спит в пылинке,
Как вода летит к земле,
Мы - творцы в своей картинке,
Мир рисуя на челе.

Добавлено: Пн Янв 09, 2023 12:09 pm

Тихо, набирая код,
Кот по городу идёт.
Говорят, что повезёт
Всем, кто встретил Новый год. )

Добавлено: Чт Янв 12, 2023 8:43 pm

Старый Новый год шагает и танцует

QUEEN

GENESIS

Остаться в живых

и выжившие Bee Gees

Добавлено: Сб Дек 23, 2023 4:32 pm

Добавлено: Вс Дек 24, 2023 2:19 pm

Рождество и Новый год
К храму ноги подведёт.
Служба колесом идёт.
Скоро новый оборот. )

Добавлено: Вт Дек 26, 2023 10:04 am

СОЧЕЛЬНИК В РУССКОЙ ДЕРЕВНЕ
Н. Г. ГАРИН-МИХАЙЛОВСКИЙ

I

Нет ничего неприятнее, как запаздывать к празднику, а особенно к такому, как сочельник. У нас, у южан, елка всегда в сочельник, и с раннего детства связаны с этим вечером воспоминания тихого семейного кружка, радостей елки, этих светлых радостей, не потерявших и теперь своей прелести и, главным образом потому, вероятно, что источник их — не "я" и не эгоистические инстинкты борьбы за существование, а радость и удовольствие других.

Как ни опутывает тебя эта сеть мелких, пошлых дрязг будничной жизни, а в такой вечер все-таки отбросишь их и поживешь другою жизнью.

Сердце точно отходит, делается теплее, отзывчивее и сильнее тянет к людям.

Судьба забросила меня на север, где ни кутьи, ни елки нет в сочельник, но в своей семье я продолжаю строго придерживаться обычаев юга, и сочельник для меня дороже всех вечеров в году. Если к этому прибавить, что я вез с собою все нужное для елки, что мое сердце тоскливо сжималось от мысли, что дети напрасно прождут сегодня дорогого гостя, тревожно угадывая его в каждом шорохе извне, что так и спать лягут разочарованные, грустные... Если прибавить, что я ехал из Петербурга, из этого равнодушного мира холодной абстракции и рвался душой в тесный круг любящих людей, то, может быть, понятно будет все мое огорчение.

Уже начинались сумерки великого вечера, уже первая звезда блеснула в потемневшем небе, когда тройка дымящихся лошадей, завидев станцию, подхватила опять и понесла мой полукрытый возок каким-то надорванным карьером,

— Тпррру...

Это была предпоследняя станция. Я не хотел вылезать, сидел в облаках пара, ждал смены и отдавался своим впечатлениям, зажавшись в угол возка.

Какая-то обаятельная сила для меня в сочельнике! И здесь, даже в этой обстановке, он ощущался,

— Христа ради...

Предо мною стояла сморщенная старуха, и ее большие серые глаза как-то покорно-вымученно ждали ответа.

Я дал ей и следил, как она пошла от меня сгорбленная, приседая на правую, очевидно больную ногу.

Она исчезла в неясных сумерках темневшей улицы, а еще дальше вырисовывалась другая фигура — мальчика, переходившего дорогу, тоже с котомкой, очевидно не заметившего ни меня, ни сцены подачи милостыни.

Меня от нечего делать заинтересовал вопрос: укажет ли старуха мальчику на меня, или эгоистично пройдет мимо.

Старуха встретилась, остановила мальчика и тихо, медленно пошла с ним назад ко мне. Мальчик доверчиво, послушно шел возле старухи. В сочетании их фигур было что-то и простое, и сильное, невольно тянувшее к себе.

Я с особенным удовольствием полез в карман.

— Праздничек, батюшка,— удовлетворенно произнесла старуха, наблюдая, как мальчик принял деньги и спокойно и аккуратно положил их в маленькую торбочку, привязанную к поясу.

— Сиротка... ни отца, ни матери... А их-то, деточек, сам-пять... Кормилец...

Тепло, ласково, точно любуясь, приподняла руку старуха на мальчика.

— И-и! горе-то, горе... Спасибо, родимый... в этакий праздник...

И умиленно, растроганно повторив: "великий, батюшка, праздник",— старуха зашагала дальше.

Мальчик еще раз взглянул на свою сумочку-котомку, еще раз аккуратно оправил ее; вскинул на меня своими большими глазами и зашагал деловитой, уверенной походкой взрослого человека, у которого спорится дело.

Дело?! Конечно, дело, к которому он и относится аккуратно, добросовестно и даже с любовью. А если это гадкое, скверное дело съест в нем со временем все то лучшее, чем наделила его природа, то уж это не его вина.

Опустела улица. Тихо, неподвижно. И я вспомнил невольно оживление в этот вечер в малороссийских деревнях: на улицах толпы паробков и дивчат, песни, колядки.

Степенный хозяин налаживал возок, разбирал вожжи, аккуратнее закрутил концы их за выступ облучка, распоряжался двумя сыновьями, выносившими сбрую и, кончив все, еще раз оправив вожжи и потрогав для чего-то оглобли, подошел, почесываясь, ко мне.

— Овсеца лошадкам засыпал... побегут лучше... В избу бы, покамест что... самоварчик...

— Самовар готовый?

— Самовар — дело минутное.

Я тяжело выбрался из возка и с наслаждением вытянулся, разминая окоченевшие от двухсуточной езды члены.

Отвратительное ощущение от такой езды — точно какая-то ледяная кора нарастает, и вы все глубже и глубже уходите куда-то внутрь этой коры. Точно и не вы уж, а кто-то другой и сидит и смотрит остановившимися глазами. Временами не то сон, не то дрема вдруг спустится, захватит вас и сразу оторвет и мысль и сознание, и опять выпустит. И сидишь, прижатый, и смотришь в эту бледную, мутно-молочную ночь. Льются и звенят колокольчики, разливаются и дрожат в мерзлом воздухе и уж, кажется, несутся из этой прозрачной, там глубже, розовой мути. И в этом розовом блеске чудится целый город, многоэтажные дома с рядами теплых окон. И вдруг мелькнет в них огонек и потянет к себе... Смотришь: нет, это не город,— это волны холодного тумана и не огонь в окне: это звездочка сверкнула с недосягаемой выси небес на белую, в саване, даль. И еще скучнее, еще неуютнее станет: лежишь, как мертвец, парализованный и только в каком-то отвлечении сознаешь, что живешь.

Зато хорошо в теплой, светлой избе. Ласковые приветливые лица. Хозяйка старуха стоит и снисходительно смотрит, поджав плотно руки, как меня раздевают. Другая баба, молодуха,— у перегородки, с печки глядит третья с бледным, испитым лицом, а за ней куча ребятишек выглядывает.

Это не радушие хохлов,— сдержанность проглядывает в каждом движении; но приветливость чувствуется.

В избе идет какой-то разговор. Чувствуется во всех какое-то особое удовлетворение и особенно в хозяйке. Она то разведет руками, то плотно-плотно прижмет их и задумается, и опять, точно вспомнив что-то, как-то удовлетворенно оживится, разведет руками и заговорит.

Я все вспоминаю Малороссию, колядки, оживление, и еще бледнее вырисовывается этот великий вечер в этой прозаичной избе. И опять я слушаю. Все тот же неинтересный, будничный разговор и все то же удовлетворение и интерес и в говорящем и в слушающих. Все смотрят, слушают; дети подперлись и свесили свои головки с печки, и у всех глаза так оживленно, так мягко смотрят на говорящего. Точно говорится не о том, что я слышу, а о чем-то другом, чего я не знаю. А они знают и понимают. Я один не знаю, и они знают, что я не знаю, и от этого их лица светлеют так, точно, кроме этой лампы, еще льет откуда-то свет, мягкий, ровный, спокойный. Точно что-то скрытое, неуловимое разливается, охватывает всех и сливается в одно целое.

А-а! Я начинаю улавливать следы бледного праздника. Мальчишка с печки выдает секрет. У него так блестит его курчавая головка, так сверкают глазки, так усердно он, то и дело, оправляет свою красную рубаху, что я, наконец, замечаю. Вон и на старухе темный, но новый платок. И сарафан цветной. У молодухи красный, яркий и белая, чистая рубаха. Даже у бабы на печке, несмотря на старый костюм, вид нарядный: из-под платка блестит пробор и гладко причесанные волосы. Пол вымыт и выскоблен стол, и не видно тараканов.

Все-таки праздник.

Подали самовар. Я проголодался, развернул провизию и принялся за еду.

— Кусочек! — протянул с печки бутуз, соблазненный моей едой.

Старуха неохотно поглядела на ящик стола, где лежал хлеб.

— Не след бы в этакий праздник по два раза... ну да мал еще... отрежь, что ль.

Молодуха взяла нож, достала хлеб и, отрезав кусочек, отнесла бутузу.

— У нас, у хохлов,— проговорил я,— в этот вечер песни, парни, девки ходят по улицам, кутью едят.

— Нет, у нас нет этого заведения...— ответила вполоборота хозяйка и обратилась к бабе, лежавшей на печке: — Намедни Власьиха приходила.

С печки раздался тяжелый вздох.

— Плакали уж мы с ней, плакали.

Хозяйка вытерла нос, помолчала и промолвила:

— Не смотрела бы.

Она еще помолчала и прибавила:

— Последнее, кажись, отдала бы, чтоб слез не видать.

— У них что ж. Нужда?

— Чего не нужда? У людей праздник, а у них в избе, ты скажи, ни кусочка, ни полена, ни света. Старик-то вовсе развалился,— повернулась старуха к бабе на печке.— Так тычутся по избе. Ах ты, господи.

— Страсть, страсть,— судорожно встрепенулась баба на печке.— И не приведи ты, господи!

— Что ж они, одинокие?

— Детные... Детей-то еще с осени услали Христовым именем кормиться, а сами уж тут как-нибудь. И от тех-то ни письмеца, ни весточки, а холода-то, вишь, какие... одежонка какая... долго ль...

— Храни господь.

— Уж не так нуждой, как вот этим, что весточки нет, убиваются. Родительскому сердцу каково терпеть?

Вошедший, лет девятнадцати, парень, присел на кровать.

— Ночь-то до-о-лгая... на пустое брюхо-то чего, чего не передумаешь...

— Эх, нужда...— отозвалась баба с печки.— Семенов, солдат... пришла к нему, а он муку просеевает. А кругом-то восемь их, да всё мал мала меньше. Болтушечку-то заместо хлебца.

— Ах ты...— вздохнула хозяйка.

— Гляжу это я,— так просто сердце во мне переворачивается. А он сеет, сеет. А тут, как стукнет ситом по столу. "Только, говорит, разбежаться да в воду"...

— Ах ты, господи, господи!

— Что ж, у вас неурожаи, что ли?

— Настоящего это неурожаю нет...— заговорил вошедший хозяин.— А так идет да идет: и земля выпахалась, да и сеять — хуже купли хлеб приходится; купить его если, денег негде добиться. Так и колотится народ, а нужда гонит; глядишь, кой-какой хлебушек смотал, а там опять его назад покупай. Продал втридешева, купил втридорога, а купить-то не на что. А тут еще хворь пошла... Вот и дела тут наши мужицкие все... Лошади готовы.

Я встал, вынул из кармана деньги, подошел к хозяйке и попросил ее передать старикам и солдату.

Хозяйка нерешительно взяла деньги и не сразу ответила.

— Спаси тебя Христос,— долетел ко мне ее взволнованный голос в то время, когда я исчезал в своих шубах.

В голосе ли старухи, во всей ли этой обстановке было что-то приподнятое, но какая-то волна и меня подняла, и, чтоб успокоиться, я еще сосредоточенней занялся своим одеванием.

Когда я кончил и поднял глаза, я смутился от того, что увидел: и лежавшая на печке с испитым лицом баба плакала, и хозяйка вытирала глаза, смотря в то же время радостно, серьезно вперед; ребятишки притихли, пригнули головы, и в избе воцарилась какая-то особенная, торжественная тишина.

Еще сильнее меня охватил великий праздник этой светлой избы, и, взволнованный, я подумал, что был неправ, унижая силу впечатления русского крестьянского сочельника перед малороссийским.

II

Я вышел; меня усадили, укутали, и мы понеслись. Меня вез младший сын хозяина. Звезды ярко сверкали в небе; было темно; предо мною мелькали огни темных, точно нахохлившихся изб; я сидел, полный свежих сильных ощущений.

— Эй вы-ы, васка-а-сы-ы! — несся веселый, возбужденный голос молодого ямщика, и в ответ ему, еще веселее разливаясь, говорила пара серебряных колокольчиков.

— Погляды-ы-ва-ай!

Мы летели, возок мягко перебрасывало, я сидел, и меня все сильнее и сильнее охватывала какая-то жажда продолжения впечатлений праздничной избы.

Здесь, в этих избах еще продолжается этот великий вечер. Когда я приеду домой, его уж сменит ночь и остаток этого, с таким сильным впечатлением начавшегося вечера пропадет в скучном переезде.

— У Анисимовых лошадь едят,— повернулся ко мне мой ямщик.— Пра-а! Староста с десятским идет, этта, а он свежует ее, неначе быка. Чтой-то,— они думают, значит, промеж себя,— делает он? надо узнать. К нему: "Ты что?" — "Да я, говорит, есть ее буду!.." Пра-а! Вот изба-то его!

— Подъезжай к избе.

Невзрачная, покривившаяся изба; свет из бокового окна помогает мне нащупывать тесный темный проход в маленькие сенцы. Отыскав дверь, я отворяю и вхожу.

Маленький ночник освещает нищенскую избу. Тяжелый, спертый воздух, следы белой штукатурки на печке, еще более подчеркивающие неопрятную нищету; детские головы с печи, с полатей, раскидавшийся под тулупом на кровати лет шести мальчик, очевидно больной, с тонкими чертами лица, с тонкими полузакрытыми веками голубых неподвижных глазок; длинная растерянная фигура крестьянина с неприятным лицом, не то испуганно, не то нехотя поднявшегося с лавки...

Да, он ел лошадиное мясо.

Равнодушные глазки смотрели с печей, с полатей, а он вытаскивал грязный котел с какою-то зеленою накипью сверху. Он поставил котел и ткнул пальцем в слизистую кучу, и не то улыбка, не то гримаса тоски, отвращения, презрения скривила его губы. Точно он сам сомневался и не верил.

— Чего станешь делать? Ушел бы, куда глаза глядят... Малые-то дети чем повинны?

Я посмотрел в его лицо: нет, оно не было неприятно, потому что на нем было сильно оттиснуто чувство любви к этим малым неповинным детям. Он, конечно, мог бы уйти: третья часть изб на селе стоит заколоченная.

— Хозяйка твоя где?

— Хозяйка померла,— угрюмо собрался он.

— Давно?

— Не так что... прошлым месяцем.

— Тоже ела?

— Не стала есть...— потупился крестьянин.

— С чего померла?

— Господь ее знает.

— Мамка,— заговорила быстро с печки девочка лет десяти,— все сбирала, все сбирала... А тут залезла на печку, бат: "Ох, деточки, устала я..."

Девочка остановилась, точно забыла, что дальше было.

— Больше и не слезала? — подсказал я ей.

— Нет, не слазила,— грустно ответила девочка,— померла.

Я дал денег, детям дал лакомства и видел, как с равнодушно напряженных лиц сбежала их неподвижность, видел ожившего, воспрявшего духом крестьянина.

— Эх, бывало, жили прежде... Праздник придет... уберет этта... Весе-о-лая была... Печку выбелит; где какой кусочек найдет, к стенке приклеит... вишь понаклеила? Любила...

По стенам смотрели на меня следы той, которая теперь, оторванная от семьи, лежала в своей холодной могиле и ни в чем не нуждалась.

Кусок красной афиши и оторванные слова: "танцевальный" и ниже "в пользу"...

Ох, какой тоской сжалось сердце: не в пользу ли голодающих?

Только маленькому мальчику не принес я утешения: он еще сиротливее лежал на своей кроватке; все так же были полузакрыты голубенькие глазки и только изредка взмахивал он своими тонкими ручками, которые опять бессильно падали на подушку.

— Больной? — спросил я.

— Схватило чтой-то... Все за мамкой убивался. Жалела она, вишь, его все бывало... вот и манит.

Сколько мягкой, теплой тоски. Я смотрю в это показавшееся мне неприятным лицо и с грустью думаю: весь он олицетворенная любовь, и каждое его слово, каждая нотка так и дышит этой тоской любви, этой потребностью любить.

Девочка, доверчиво, как с равным, делится с ним впечатлением подарка, показывает картинку, конфекты. Он ласково гладит своим заскорузлым пальцем по картинке и, счастливый ее радостью, говорит:

— Ишь, ты!

Он провожает меня в сени и твердит:

— Все бы претерпеть можно. Так перед тобой, как га духу, вот покаюсь... Свел я лошадь эту самую, что вот ели... прямо сказать, на отчаяние было пошел, а все так считаю, меньше того грех, что ел ее и свою и детские утробы погадил... Слава тебе, господи, что в этакой-то день сохранил-то Христос. Чуяло точно сердце... Совсем, совсем надумаюсь, а тут назад опять: "Не ешьте, деточки... что будет до утра"... Послал милость Христос: пожалел нас, несчастных. В этакий бы день согрешить — пропал бы навеки... Спаси тебя Христос и царица небесная... с праздником нас сделал... Сегодня же я эту окаянную пищу, чтоб и духу ее не было... Людям в глаза не смотрел бы ведь... Тошно, родимый... Эх, хозяйку-то жаль... Баба какая: горя не знал! Песни поет, уберется бывало... в поле там ли, по дому... Износу ей не было. Все бы ничего... все дело погубил управитель: помер сегодня, царство ему небесное, не тем будь помянут... скрутил ренду. Чего делать? пошел я было по сбору... Отшатился к сытой стороне... Есть хлебушек — опять нашего брата с голодной стороны набилось... видимо-невидимо... так кучей и ходим... Совестно инда. А тут еще батюшка знакомый, у нас, значит, допрежь того был... знал меня за настоящего мужика. Не глядел бы... Так, подумал, да назад и пошел. Пришел домой: хуже да хуже... точно петлей захлестывает; сошлось все: нет ходу... Тут и хозяйка не годиться стала. Тут вот я и надумал на отчаянность пойти... Шел на другое, правду сказать, дело,— на лошадь попал. На базар ее? — как раз пропадешь... Тут и вступило в голову... Хотел в ночь убраться, дня прихватил... Тут староста, десятский: "Ты что?" — "Что ж, братцы, глядите: есть стану. Чего ж тут делать?" Так они от меня, точно от проклятого, как шарахнутся и спрашивать не стали — откуда, что... С той поры вот мимо да мимо, как от заразы. И хозяйка корит... не ест... Тут, как померла, уж пришли... Старец есть у нас — древний человек... на костылях пришел. Читает псалтирь, а сам так и терпеть не может: жалость, значит... Бросил это читать: "Мать, говорит, встань! иди к детям, меня старого пусти в гроб..." Чего уж тут слез было... Он плачет, народ воем-воют... Так я думал, что нутро мое все оторвется... Инда так вот жаль, так... Эх, не жил бы!

Лицо мужика дрогнуло, скривилось и тяжелые, крупные слезы медленно поползли по щекам.

— Кто здесь еще бедный? — спросил я своего ямщика.

И, по его указанию, я пошел по избам.

Я видел этого умершего управителя: щетинистый, старый, с большим синим носом, он лежал насупившийся в своем гробе. Его усы как-то странно торчали. Он лежал и точно думал какую-то крепкую думу.

Старуха сиделка рассказывала, а он вставал предо мною живой, этот озабоченный, собравшийся старик. Он служил много и долго своему хозяину-купцу. Чрез его руки прошел столб денег выше его. Он стоял за хозяйское добро; жал, донимал мужиков штрафами и даже в этом году собрал с них аренду. Его били. Раз в лесу его посадили в муравейную кучу; в другой раз поймали в лесу и привязали руками к длинной-длинной жерди. Я смотрел в его лицо, и предо мною вставала эта фигура, распятая на жерди, боком неуклюже пробирающаяся, тихо, осторожно в густом лесу. Его называли скупым, боялись, ненавидели, смеялись над ним. Он получал восемь рублей в месяц, жил в бедной лачуге, несмотря на то, что управлял несколькими тысячами десятин земли и, следовательно, мог воровать много.

Он умер, бич всех, на своей должности и в записке на имя священника просил собранные им сто семнадцать рублей раздать нищим его прихода.

Старуха качала своей старой головой и говорила, что люди толкуют, будто деньги его проклятые, что он душу черту продал и проку не будет от его денег добрым людям.

Он не слышал рассказов старухи; его ус торчал; он лежал и думал свою крепкую думу.

В маленькой, тесной избе лежали мужик, баба и пять душ детей — все в горячке.

— Кто в избе? — спросил я, ощупываясь в темноте.

— Люди, батюшка, люди,— ответил встрепанный мужской голос.

— Люди, люди,— подхватил возбужденный горячечным бредом, точно веселый женский голос.

Спичка на мгновение осветила закоптелые в курной избе стены, покрытые, точно блестками, сажей; осветила неясный силуэт мужика на печи и из-за него выглядывавшую в какой-то груде цветных тряпок бледную физиономию бабы. Спичка потухла, и осталось впечатление не то склепа с заживо погребенными, не то какого-то дикого, веселого в своем безумии маскарада.

— Все больны?

— Все, батюшка... Я последний сегодня.

— Все, все...— взвизгнула баба.

— Кто ходит?

— Нет, никто,— лежим да и ладно.

— Лежим, лежим...— подхватила баба.— Колобами лежим.

— Хлеб есть?

— Нету хлеба; не емши лежим.

— Не емши, не емши,— истерично взвизгнула баба.

Даже вручить помощь некому было.

Я вышел и посоветовался с ямщиком.

— Старец тут, в келейке, рядом... сам-то недужный, а умственный... распорядится...

Я зашел к старцу. Перегнувшись, я спустился в его келейку и при слабом мерцании восковой свечки у иконы разглядел и сидевшего старца и нищенскую чистоту его обстановки.

Мне бросился в глаза контраст, странное сочетание ветхого, разрушенного тела с силой его горящих молодых глаз.

Он точно ждал меня и, грустный, удовлетворенный, опираясь на свои костыли, смотрел мне в глаза.

— С молоду думал звезды с неба достать... Ум мне неспокойный вложил господь, сердце горячее... Не терпел неправды... точно жгло... Все до предела хотел достигнуть... корень зла искал... И не сыскал, не сыскал, отец мой... В бездне погиб и наказание приял... Люди мимо прошли, себе смех и озлобление приял. Ушел бы — куда уйдешь от мира?.. Надеялся дни свои кончить на святой горе — не приняли старцы: "Трудись на своей земле"... Вернулся, задумал было скит... собрал несколько таких же горемык бездомных, упал владыке в ноги... Благословил: "Ищите"... Искали, батюшка, искали... нет, ничего не нашли... Много земли и пустой, а угла не сыскали... Просили у мира,— мир-то сам лапами своими по пустому месту царапат... Купцу кланялись: не дал, батюшка... Так и остался... ни миру поддаться, а в миру у пустого стойла только пропадать.

Старик смолк.

— Смирился, батюшка, и не ропщу... Смирил господь. Милости одной прошу: смерти прошу. Смерть косит молодой цвет и не хочет смахнуть меня — старый посохший бурьян... Стар, батюшка... по частям отхожу... гляжу вот на ноги свои сухие и точно не верю: я ли, не я... И вся жизнь-то: так, сон какой-то приснился... Смирил господь... Смирил дух... Слава его пресвятой воле... Вот и праздничек великий на дворе... Он-то, отец наш, и во тьме и в яслях приял жизнь, да и кончил ее на кресте; нам ли, грешным, роптать еще?

Он покорно опустил голову и повторил:

— Смирил... Только плоть вот живая: пищи требует...

Он тоскливо, униженно оборвался и замолчал.

Узнав, с какой я просьбой пришел к нему, старик встрепенулся, растерялся, умилился и дрожащими руками то хватался за свои костыли, то опирался на скамью, чтобы встать.

— Иду, батюшка, иду... Эх, ноги-то, ноги... Ничего, батюшка, ничего — справимся. Я вот сейчас тут к старушке пройду, а уж с ней... справимся, батюшка, справимся... Спаси тебя, господи...

Это было и трогательно и невыносимо тяжело смотреть, как справлялся дух с своим парализованным телом, как, волоча костыли и свои ноги, полз старик по своей лестнице, как, выбравшись, дрожа и хватаясь за косяки, опираясь на костыль, он привел, наконец, себя в равновесие и заковылял к знакомой старухе.

В темной избе лежала мертвая женщина, и ее бледное лицо в блеске звезд было еще бледнее.

У окна на коленях старухи сидел маленький мальчик.

Я присел возле них.

Мальчик покосился на меня и еще плотнее прижался к старухе.

— Мамка спит? — спросил, смотря в окно, не поворачиваясь, мальчик.

— Спит, внучек,— ответила старуха и заплакала.

— Плачешь? — Старуха молча вытирала слезы.— Что молчишь?

— Молюсь, внучек... Час великий... Христос идет на землю...

— Где идет? — спросил охваченный мальчик.

— С неба идет.

— Куда идет?

— На землю, к нам, грешным, к убогим, несчастным, к деткам малым, сиротам...

Голос старухи оборвался и смолк.

— Христос какой? — понижая голос, спросил мальчик.

— Вон, как звездочки те, сияет Христос наш, царь небесный.

Мальчик поднял глубокие, раскрывшиеся глаза и смотрел в темное звездное небо.

— Он к нам придет?

— Придет, дитятко, придет,— вдохновенно охваченная проговорила старуха.— Люди не идут, люди забыли, он не забудет...

Голос старухи, надрывающийся, страстный, рыдал в темной избе.

— Идет, идет...— метнулся мальчик и судорожно протянул руку к серебряному следу летевшей и рассыпавшейся миллионами искр звезды.

Мои нервы не выдержали: подавленный, я рыдал в этой нищей избе, охваченный непередаваемым чувством. И когда, выплакав свои слезы, отдав последнее, что было у меня, я вышел на улицу,— меня охватила рождественская ночь. Звезды живые смотрели на меня. Ночь, рождественская ночь — волновалась живая и охватывала меня своей могучей силой. Я жил одним чувством с необъятной русской деревней: я вместе с ней переживал эту рождественскую ночь.

ПРИМЕЧАНИЯ

Впервые — в сборнике "Путь-дорога", 1893, с посвящением Н. В. Михайловской.

Н.Г.Гарин-Михайловский "Детство Тёмы"

Добавлено: Вс Дек 31, 2023 1:44 pm

Добавлено: Пн Янв 01, 2024 8:10 pm

ночь не вечна - обяЗАтельно придёт расСВЕТ

Добавлено: Ср Янв 10, 2024 8:51 am

Добавлено: Ср Янв 10, 2024 9:03 am

Когда к зиме относишься как новым радостям жизни )

Мульт физминутка "Мы наденем варежки"

Крутится юность вокруг старины,
В мире природы, и нет там войны.
Пленная старость остудит висок,
Всё поменяв прямо наискосок:
Валенки, лыжи у печки стоят,
В светлом гадании руны молчат,
В песнях молитва: "морозь не меня",-
Санки оставив уже без коня.
Если нет радости, будет печаль,
В лето по кругу крутится не жаль.
В памяты Леты нет силы огня,
Крутят мир дети уже за меня. )

Добавлено: Ср Янв 10, 2024 9:11 am

Добавлено: Сб Янв 13, 2024 4:23 pm

Старый-Новый год!!! Старина оживает в новизне интеллекта. )

Добавлено: Чт Янв 25, 2024 3:17 pm

Январь получил своё название в честь двуликого римского бога времени, дверей и ворот Януса (Ianuarius). Название месяца символически означает «дверь в год» (латинского слово «дверь» — ianua).

Ну, и как в нём без студентов, сдающих экзамены в жизнь?
17 ноября - международный день студента, 25 января - день студента в России.

Добавлено: Чт Дек 05, 2024 3:06 pm

Борис Пастернак

Никого не будет в доме
Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Один
Зимний день в сквозном проёме
Незадёрнутых гардин.
Только белых мокрых комьев
Быстрый промельк маховой.
Только крыши, снег и, кроме
Крыш и снега, — никого.

1949

«Зима» (итал. l’Inverno) — картина итальянского художника Джузеппе Арчимбольдо (итал. Giuseppe Arcimboldo; 1527—1593), написанная в 1573 году. Выполнена маслом на холсте. Находится в музее Лувра.

«Зима» — картина из цикла «Времена года» («Весна, «Лето», «Осень», «Зима»). Олицетворяет старость. Аллегорический портрет зимы представлен в образе немощного старика. Он изображён в виде старого сучковатого пня на тёмном фоне. Его тело обёрнуто символическим плащом из соломенной циновки. На циновке вышиты два скрещённых меча. Кожу лица, изъеденную глубокими морщинами, заменяет кора дерева. На его голове вместо волос сплелись корявые ветки, увитые зелёным плющом. Трухлявое дупло заменило ухо. Губы изображены в виде растущих на старых пнях грибов трутовиков. Нос — сломанный сучок. Из его груди торчит ветка со зрелыми лимоном и мандарином. Старик хмуро и недовольно смотрит на нас из-под сдвинутых бровей. Но надежда остаётся в молодой поросли. Так же как и другие портреты этой серии из собрания Лувра, портрет Зимы обрамлён цветочной гирляндой.

Канун Нового года — последний день года по григорианскому календарю, предшествующий Новому году. В этот день начинаются торжества, направленные на встречу Нового года. Во многих культурах в праздновании используются фейерверки и пиротехника. В этот день традиционно собираются большой семьёй, младшие поколения приезжают к старшим, собираясь вместе в одном доме.

Канун Нового года традиционно является временем для принятия новогодних решений, которые каждый человек надеется выполнить или соблюдать в наступающем году; например, бросить курить или употреблять алкоголь, или терять вес, или заняться спортом, чтобы быть в хорошей физической форме.

Новый год

Древняя традиция

Праздновать Новый год это очень древняя традиция. Её зарождение относится ко второму тысячелетию до нашей эры. Оно связано с Месопотамией, где отмечали весеннее пробуждение природы в марте месяце. Праздник длился несколько дней, люди в это время не работали, веселились и гуляли, устраивали маскарады. Позже традицию встречи Нового года переняли греки, египтяне и римляне.

В Древнем Риме, примерно в V веке до нашей эры, появился праздник в честь бога Сатурна — покровителя земледелия, садоводства и обращения времён года. Он также считался защитником страждущих. Во время Сатурналий (название этого праздника) римляне играли в игры и дарили друг другу подарки. На границах страны в эти дни объявлялось перемирие. Хозяева старались хорошо накормить своих слуг, исполнить их желания, чтобы угодить богу Сатурну. Считается, что Сатурналии положили начало современным новогодним традициям: особым угощениям, подаркам родным и близким, а также стремлению в эти дни помочь нуждающимся.

В древности Новый год изначально отмечали либо в начале сельскохозяйственных работ, либо в конце, что обычно совпадало с календарными осенью и весной.

Новый год в древнем Вавилоне праздновали тогда, когда просыпалась природа после зимней спячки — в день весеннего равноденствия. В Египте празднование Нового года связывают с разливами Нила. Благодаря Юлию Цезарю, который в 46 году до нашей эры ввёл в Древнем Риме новый календарь, началом Нового года стали считать 1 января.

Древний Китай
История празднования Нового Года в Китае насчитывает много веков. Этот праздник в Китае не имеет фиксированной даты. Издревле считается, что новый год в Китае наступает между 21 января и последними числами февраля, согласно лунного календаря. Длятся празднование 15 дней. Именно в это время наступает конец зимнего периода, природа пробуждается. Поэтому китайский Новый год называется — Чуньцзе (Праздник весны). Именно с ним связывают надежды на семейное счастье и благополучие. Китайский Новый год ассоциируется с двенадцатью животными зодиакального календаря.

В Китае Новый Год празднуют два раза: по Григорианскому календарю и — по китайскому.. Китайский Новый год до сих пор ассоциируется с фейерверками и красными фонариками, которые развешивают на деревьях, оградах. Издавна считалось, что красный цвет и шум отпугивают чудовище по имени Нянь («Год»).

Языческая Русь
Доподлинно неизвестно, как отмечали Новый год в древней Руси. По некоторым летописным источникам, празднование связывали с возрождением природы, торжество совпадало с днём весеннего равноденствия — 22 марта. По другой версии, праздник отмечали в Масленицу: проводы зимы и встреча весны знаменовали начало нового жизненного цикла. Также есть данные, согласно которым язычники на Руси почитали в качестве божества деда Трескуна. А Новый год отмечали в день зимнего солнцеворота в декабре. Он считался самым коротким и холодным днём в году.

После Крещения Руси
Сперва была система хронологии по Юлианскому календарю, которая предусматривала разделение по месяцам и официальной датой Нового года было 1 марта. С принятием христианства на Руси в 988 году появилось новое летоисчисление. По византийскому календарю празднование Нового года было перенесено на 1 сентября. Разногласия о том, когда отмечать праздник — весной или осенью продолжались вплоть до ХV века. В 1492 году Иоанн III издал указ, в котором официальной датой празднования Нового года и для церкви и для мирян стало 1 сентября. В Москве проходили пышные торжества, гулянья в полночь сопровождал пушечный выстрел, а церкви звонили в колокола.

Правление Петра Первого
Привычное сегодня наступление Нового года в ночь с 31 декабря на 1 января ввёл в 1699 году российский император Пётр I. По указу Петра I от 20 декабря 1699 года Россия перешла на новое летоисчисление и празднование начала года с 1 сентября официально перенесли на 1 января. В документе были обозначены и первые традиции проведения торжества, схожие с обычаями европейских стран. Так, по царскому указу новый 1700 год в Москве отмечался целую неделю, и каждый вечер возле Кремля гремели пушки. Людям предписывалось украшать дома и ворота еловыми, сосновыми, можжевеловыми деревьями или хвойными ветками и поздравлять друг друга с наступлением Нового года. А во дворах по вечерам жечь солому и хворост, зажигать смоляные бочки, также палить из мушкетов и ружей.

«Зима» (1884) — картина русского художника Николая Никаноровича Дубовско́го.

Фестиваль масляных скульптур — Буддистский Новый Год
В Тибете, чтобы отпраздновать Новый год, буддийские монахи создают сложные скульптуры из масла, изображающие героев различных историй и мифов. Скульптуры достигают 30 футов высоты и освещаются специальными масляными лампами. Самые лучшие из них получают призы. В 15-й день первого лунного месяца тибетцы зажигают в своих домах масляные лампы и фонарики, а в монастыри принято делать подношения в виде масляных скульптур. Масляные фигуры, как и рукотворная мандала, являются символами циклического обновления жизни, её недолговечности.

Chaomos — зимнее солнцестояние в Пакистане
Древние традиции Пакистана старше, чем христианство. Считается, что в день зимнего солнцестояния на землю является полубог, чтобы собрать человеческие просьбы и передать их Дезао, высшему богу. В этот праздник женщины и девушки проходят ритуал очищения, принимая ритуальные ванны. Они держат в руках хлеб, в то время как мужчины льют воду им на головы. Затем очищение водой проходят мужчины и мальчики. До самого вечера, когда их лица обрызгивают кровью козлёнка, они не имеют права присесть. После этого ритуала и начинается сам праздник, с пением, танцами, зажиганием костров, и кушаньями, приготовленными из рубца козлёнка. Новый год начинается с инициации мужчин и женщин, их обновления, для возможности реализации новых задач.

Ночь редисок
Этот необычный праздник проходит в Оахаке, Мексика, ежегодно 23 декабря. Он посвящён ввозу редиса в Мексику испанскими колонистами в середине XIX века. Редис там вырастает до размера картофелины, но он не округлой формы, к которой мы привыкли, а перекошенный и искривленный, так как растёт в каменистой почве. Из этих необычной формы редисок составляются целые сцены из Библии, местной истории, из легенд ацтеков. Лучшие из них награждаются призами, а вечер заканчивается великолепным фейерверком. Праздник символизирует повторение жизненных циклов истории в частных жизнях людей, способствует укреплению национальных традиций и их лучшему пониманию поколениями.

Японский фестиваль сломанных игл
Хари-Куйо — это буддистская церемония, проходящая 8 декабря по всей Японии, и ей уже больше 1000 лет. Если раньше в ней принимали участие только портные, то сегодня — любой, кто умеет шить. Для игл сооружается специальная гробница, в которую кладут ритуальную пищу, ножницы и наперстки. В центр ставят миску с тофу (соевым творогом), а в неё кладут все иглы, что сломались или погнулись за прошедший год. После этого одна из швей произносит специальную молитву, благодаря иглы за хорошую службу. Затем творог с иглами заворачивают в бумагу и пускают в море.

Хари означает «игла», а суффикс -куйо означает «мемориал», происходит от санскритского слова пуджа или пуджана, что означает «приносить подношения». Хари-Куйо зародилось четыреста лет назад как способ для домработниц и профессиональных рукодельниц признать свою работу за последние годы и уважать свои инструменты. Праздник символизирует подведение итогов прошлого года, учёт ошибок и планирование нового отрезка жизни с их учётом.

Хогманай в Шотландии
В Шотландии есть праздник Хогмани. Начинается он вечером 31 декабря и заканчивается утром 1 января. В эту ночь люди выходят на улицы, поджигают бочки с дёгтем и катают их по мостовым, таким образом выгоняя старый год и зазывая новый. При этом все распевают народные песенки и читают стихи самого известного шотландского поэта — Роберта Бернса. К празднику готовят специальные блюда: овсяные лепёшки, пудинг, варёного гуся или бифштекс, пирог, запечённые в тесте яблоки, подают сыр кеббен.

Хогманай в Шотландии имеет большее значение, чем Рождество, и справляется более пышно. Многие туристы приезжают в страну специально, чтобы быть участниками этого торжества. Карнавальные процессии маршируют по улицам Эдинбурга с горящими факелами: римские легионеры, кельтские фении, викинги с валькириями, сопровождающие пылающий разноцветными огнями драккар в натуральную величину. Любой зритель может присоединиться к этому шествию, приобретя факел. Часто праздник продолжается до 4 января.

Музыкальные сутки в Венгрии
По католическим обычаям Новый год в Венгрии называется Сильвестр. Согласно календарю, 31 декабря соответствует дню Святого Сильвестра. Существует поверье, что чем больше шума и веселья в праздник, тем удачней будет новый год. Венгры с приходом Нового года — 1 января — начинают изо всех сил дуть во всевозможные рожки, свистки и дудочки, отгоняя таким образом от домов злых духов и всякую нечисть. Кроме того, традиционные венгерские дудочки привлекают в жилища людей благополучие, радость. На главной площади города весь день работает рождественская ярмарка, a ближе к полуночи собираются толпы людей для празднования Нового года. В полночь звучит национальный гимн, оповещая o приходе Нового года, после чего все начинают свистеть и гудеть.

Закончив свистеть, все идут отведать праздничные блюда: фасоль и горох, которые дают людям силу духа и здоровье, яблоки, дарящие красоту, и орехи, защищающие от бед. В Венгрии бытует поверье, что если в новогоднюю ночь наесться чеснока, то в будущем году все болезни обойдут тебя стороной.

Зима: https://znanierussia.ru/articles/%D0%97%D0%B8%D0%BC%D0%B0#cite_note-:4-27

"Зима" Алексей Кондратьевич Саврасов, Русский музей

Распутица, 1894 г. Волгоградский музей изобразительных искусств имени И. И. Машкова

Первым названием картины «Зимний пейзаж. Иней» было «Заледенело»
Картина находится в Воронежском областном художественном музее имени И. Н. Крамского.

----------------
Для любителей старины предлагаю посмотреть пейзажи Москвы и Киева 170-летней давности, зайдя по ссылке: "Список картин Алексея Саврасова". Теперь эти места совсем не узнать.

Добавлено: Чт Дек 05, 2024 7:11 pm

Добавлено: Чт Дек 05, 2024 7:20 pm

Световые столбы в Ревде Свердловской область, нынешней ноябрь.
Нынче почти ежедневно то гало, то световой столб по утрам, то северное сияние. )

Добавлено: Чт Дек 05, 2024 7:21 pm

Добавлено: Чт Дек 05, 2024 7:57 pm

Мой друг художник и поэт рисует травы на стекле

Добавлено: Чт Дек 05, 2024 7:58 pm

Добавлено: Пн Дек 09, 2024 8:12 am

Коли выйдет много снега,
Так, что некуда девать,
За ворота нам придётся
Саму кучу выставлять.

Можно из лавины снега
Счастье снежное слепить,
Могут мёртвою водою
Ели в руки угодить.

Главное, чтоб изобилье
Обратило нас к трудам

И чтоб кто-то удивлялся
Необычным городам.

Не желай безделья ручкам,
Душу творчеством потешь

Восхищаясь белым светом,
Ты его собой не съешь. )

Потому лепи, что можешь,
Даже как жевать штаны

Можно снегу отдаваться,
Чтоб с ним не было войны.